Творческая жизнь Леонардо да Винчи. Роман.

"Джоконда" - система парадоксов в творчестве Леонардо да Винчи

Е. Синицын

Леонардо ищет натурщиков.

Зимнее ненастье с тяжелыми, нависающими над землей тучами, с мокрым снегом и холодами ушло в прошлое. Долгожданная весна пробуждает природу и меняет настроение людей. Невольно радуются они весеннему солнцу, весеннему порывистому ветру, который несет благостную свежесть, напрочь вытесняя из памяти зимнее гнетущее завывание порывов зимнего ветра, проносящегося по улицам Милана. Проносятся над головами миланцев птицы, они, как и люди, радуются яркому весеннему солнцу. Рассевшись на ветках, щебечут, не смолкая, и, торопясь, начинают вить свои гнезда. Голуби взмывают ввысь и подолгу кружат, наслаждаясь свободой полета. Душа Леонардо в восторге от весеннего приволья. Но время дорого, его ход не остановить, поскольку течет оно с неизменным упрямым постоянством и неумолимо торопит художника искать натурщиков для фрески «Тайная Вечеря». Вопреки внутреннему голосу ценить каждую минуту, Леонардо сдерживает бунтующие в нем силы, не спеша гуляет по городу, всматриваясь в лица прохожих, окидывая проницательным взглядом в толпу миланцев. Маэстро стремится увидеть воображаемые им черты, присущие хотя бы одному из учеников Христа на их последней трагической трапезе.

Однажды после полудня, когда Леонардо возвращался с площади, где он работал над глиняной скульптурой коня, он внезапно увидел перед собой характерное лицо, остановился, сосредоточенно вглядываясь в идущего навстречу прохожего. Тот, как будто, уловив повелительный взор Леонардо, был удивлен, замер на месте и не мог понять, что хочет, пристально всматривающийся в него нарядно одетый аристократ. Аристократы никогда не удостаивают своим вниманием простолюдинов. И то, что с одним из них произошло на улице Милана, изумило обычного прохожего.

– Синьор, – обратился Леонард к нему, подойдя к миланцу на расстояние двух локтей, – прошу тебя, не шевелиться.

– Синьор, если вам угодно, – ответил тот, застыл на месте, пока Леонардо торопливо зарисовывал его голову.

Леонардо повелительным голосом сказал незнакомцу.

– Теперь повернись налево, и погодя повернись направо.

Леонардо, бросая взгляд то на незнакомца, то в свою книжку, делает два молниеносных наброска.

– Благодарю, ты свободен, – облегченно вздохнул Леонардо.

А тот, не понимая, что произошло, с изумлением посмотрел на маэстро и, по-видимому, окунувшись в свои прежние мысли, быстро пошел в том же направлении, в каком шел до встречи с Леонардо. И все-таки, какие-то черточки лица в этом миланце Леонардо не удовлетворяли. Леонардо печально провожал взглядом удаляющегося от него прохожего и пошел в направлении к своей мастерской. Уже в мастерской Леонардо отбрасывает свое сомнение и тщательно анализирует сделанные наброски, его интересует все: выражение глаз, нос, губы, овал лица. Внутренний голос подсказывает: спешить не стоит, отвергая найденный образ: «Пока не уверен, нашел ли я, то лицо, которое может послужить мне в качестве модели апостола Филиппа. И все же, что-то говорит мне, лицо этого прохожего не есть моя неудача. В нем нет порывистости, походка, шаг, неторопливая остановка, смена выражения лица, он не импульсивен. Взгляд отзывчив. Характер чувствую, лицо, походка. И то и другое подталкивает меня к образу апостола Филиппа, но что говорит, не он. Мое впечатление начинает медленно вызревать от прочитанного в Евангелии об образе апостола Филиппа».

У Леонардо есть философские принципы, один из которых отрицание чего-то, будь то деталь в изобретении или деталь на картине, и даже отрицание прокладывает дорогу к совершенству, оно уменьшает обнаруженное отклонение от истины, которую ищешь, отрицание возможно и удивительно, но способствует более прямому пути к ней.

Появляются новые рисунки и наброски встречного прохожего, выполненные по памяти его лица. Леонардо импровизирует, но и в спонтанной импровизации этот искуснейший мастер портрета неуклонно следует своим знаменитым принципам. В свою небольшую по размерам книжку Леонардо заносит любую мысль, любую идею. И та, и другая – художник уверен – будут необходимы, когда его композиционный план окончательно созреет. Он изучает душу и мысли современников, отталкиваясь от накопившихся за годы многослойных представлений о нравах и ощущениях людей, а благодаря внутреннему зрению художника, он воображает палитру выражений лиц, жестов рук и положений тел апостолов в ответ на роковые слова Христа.

День за днем Леонардо настойчиво продолжал искать в толпе натурщика для образа Филиппа. Однажды ему показалось, что удача ему улыбнулась, посреди тротуара стоял молодой человек, почти юноша, круглое чуть удлиненное безбородое лицо выражало умиротворение. У него были большие печальные глаза, в которых иногда сверкали искорки. В осанке этого миланца, в его внешности Леонардо наблюдает, многое сходится с его представлением о том, каким был апостол Филипп. «Кажется он, - мелькает мысль. Внезапно молодой человек улыбается, миланец узнал маэстро и добродушная улыбка, наполняясь радостью, озаряет его лицо. У Леонардо на страже его искусства стоит проницательная бдительность, и он слегка хмурится. Молодой человек видит, как резко изменился взгляд маэстро. От него не ускользнуло разочарование маэстро, улыбка на его лице становится виноватой и исчезает совсем. Встречный миланец нетрагическая личность, он не может быть моделью для апостола Филиппа. Он не приложит руки к сердцу, говоря «О! господи это не я, но я готов взять на себя твои мученья». Леонардо ошибся и не может, как бы того не желал представить этого человека с мольбой на лице, сложившего руки на своей груди и обращающего свой взор к Иисусу. Внешность встречного миланца подходит к модели натурщика, но не его характер.

Леонардо не смущен, пока ему не удается достичь своей цели, хотя частично подсказки уже родились. Еще не шаг к цели, но шажок, несомненно. Окрыленный крохотным успехом Леонардо на другой день в это же время отправился на поиски натурщика. Надежда отдается мелодичным звуком в его мозгу, рано или поздно ему удастся найти лицо и фигуру Филиппа, более подходящую к тому образу, который созревал у него в голове. Когда Леонардо приходила новая трепещущая идея, он ее не откладывал и немедля собирался ее осуществить. В этот день, Леонардо оставил свои инженерные работы и не пошел на площадь, где лепил статую коня, он решил часами искать в толпе миланцев натурщика для образа Филиппа. Внешние обстоятельства торопят.

Приор нервничает, наблюдая, что Леонардо не приступает к росписи стены. Не откладывая, день за днем Леонардо, готов в который раз окунуться в толпу миланцев. За час до полудня Леонардо вышел из монастыря и направился туда, где было особенно многолюдно, сначала он дошел до площади, затем свернул на неширокую улицу и влился в пеструю толпу. Какое раздолье разнообразия лиц и фигур в толпе. Леонардо всматривается в лица прохожих. Разговор с приором, беспокоившимся, что метод поиска натурщиков затянет на неопределенное время начало росписи стены, заставил Леонардо действовать энергично. А может сам случай, благодаря сосредоточению его энергии пошел ему навстречу, удача мимоходом устремилась к нему. Маэстро увидел молодого мужчину высокого роста с открытым взглядом, спокойно шедшего ему навстречу. Они почти поравнялись и оба с нескрываемым любопытством взглянули друг на друга. «Филипп», – чуть слышно, но радостно воскликнул Леонардо, – ну наконец-то». Леонардо уже не может сдержать волнение. Леонардо обладал скрытностью характера, оно помогало ему, когда необходимо не показывать своих истинных намерений, школа при дворе мавра учила маэстро основным принципам придворной жизни.

Незнакомец узнал маэстро, растерялся и от неожиданности остановился. Перед ним стоял прославленный живописец в красивом камзоле, красном берете, выделяясь из толпы проходящих людей своей особой аристократической осанкой. «Этот статный знаменитый художник пристально всматривается в меня. Что он ищет?», – молниеносно пронеслось в голове у прохожего.

Оба недолго стояли друг против друга, изучая и размышляя каждый о своем. Миланцы давно прознали, что по их улицам часто гуляет знаменитый живописец, который служит при дворе герцога Лодовико Моро. Поэтому среди миланских жителей были и такие, которые сами искали в толпе Леонардо. Возвращаясь в свои дома, они с живостью рассказывали, как Леонардо приходил на рынок, где торговали птицами; миланцы с улыбкой смотрели, как маэстро покупал птиц и выпускал их на волю и как птицы, радуясь свободе, быстро взмахивая крыльями, уносились в небо, а он смотрел на их полет и о чем-то думал. Редкое и счастливое мгновение, удача улыбнулась, Леонардо нашел то, о чем мечтал: лицо и фигуру для образа Филиппа. Молодой человек обрадовался, замер, улыбка тронула его губы, сомнений нет, маэстро пристально изучает его внешность, всматривается в лицо, изучает взгляд. Что же привлекло в нем маэстро. Если бы этот молодой человек знал, что его внешность дает толчок к шедевру в мировом искусстве. Если бы он знал. В глазах незнакомца Леонардо увидел готовность к сильному состраданию, мягкость его взгляда, словно пронизывает его чувствительную душу. Густые черные волосы спадали на плечи. Оба замерли на месте и с любопытством смотрели друг на друга. Первый начал говорить Леонардо.

– Синьор, могу ли я попросить тебя чуть повернуть голову и скрестить руки на груди, наклонившись немного вперед.

– Синьор, сделаю, что хотите, - миланец поклонился маэстро, - повернусь… насколько…, скажите, куда мне нужно посмотреть.

– Видишь ту черепичную крышу, которая покрывает двух этажный дом купца Мадзоли. Смотри в том направлении.

Незнакомец повиновался. Леонардо вытащил из-за пояса книжку и начал делать рисунок, голову и фигуру со скрещенными на груди руками. Потом он вновь обратился к незнакомцу:

– Изобрази на лице покорность, любовь и желание пожертвовать собою ради любимого тобой человека. Сможешь! Признайся, сможешь!

– Попробую, не очень уверенно ответил незнакомец.

Леонардо требовал от миланца невозможного – стать актером. Но кто знает, какими талантливыми бывают самородки в многочисленных толпах. Незнакомец повиновался, и его лицо такое чистое и нежное внезапно стало бледным и жертвенным, а в глазах ни мельчайшей дерзновенной мысли, лишь добровольная покорность судьбе, любовь к чему-то возвышенному и отчаяние ужасного предчувствия. «Как две противоположные черты соединяется в одном человеке. Не часто мне такое встречалось. Сдается мне, лучшего натурщика для образа апостола Филиппа не найти… Таким ли он был или этот незнакомец навеял мне его образ», – пронеслось в голове Леонардо. Мужчина по-прежнему стоял в застывшей позе, было видно, ему нравилась эта роль. Леонардо спешил, он не мог упустить столь редкий случай. Незнакомец почувствовал усталость и его умоляющий взгляд подсказал Леонардо закончить его рисовать.

– Синьор, ты свободен, прими мою благодарность.

Леонардо спрятал за пояс свою книжку, молодой человек распрямился, неожиданно в его взгляде появилось огорчение, он не успел заглянуть в книжку Леонардо. Любопытство чувство сильное, и сейчас оно не было удовлетворено. И вместе с этим чувством роптало гордое чувство – он позировал придворному художнику. Прохожий так и не узнал, что художник хотел использовать его облик для образа апостола Филиппа в тот момент, когда Христос на Тайной Вечере произносит роковые слова. Оба довольные собой, еще раз взглянули друг на друга, и каждый пошел своей дорогой.

Так Леонардо все более укреплялся в мысли создать в образах всех апостолов на последней трапезе с Христом сжатый слепок человеческого общества и его непознаваемость. Идея комбинационного восприятия образов открыла в себе бесчисленность сочетаний и безудержность его фантазии. «Только фантазия способна отыскивать все новые комбинации, и она же своей неумолимой жестокостью отбрасывает чуть заметную фальшь и неправдоподобие», – подумал Леонардо.

Жест рук, поворот головы и тела апостола, его взгляд, который бледнеет от страха и безысходности, все эти детали и положение его фигуры не меньшая загадка для художника. И в загадочности образов на Тайной Вечере скрывается истина: все, запечатленные мастером апостолы, вместе несут скорбь мира, но, несмотря на ее всесилие, даже в скорби и трагизме вызревает сопротивление темной силе зла, истина непоколебима - надежда никогда не исчезает полностью. Скорбь не может окончательно заглушить надежду человечества и победу духа, поскольку два полюса существования мира неразделимы в своей сущности. Между полюсами всегда есть множество загадочных явлений, и они медленно выплывают под натиском ума. В любой загадке есть скрытый ответ. «Если мне удастся изобразить задуманное, я создам совершенное творение, и в нем будет воплощено то, что произошло полторы тысячи лет назад, когда Иуда предал своего Учителя», - говорит вполголоса Леонардо.

Прошло еще несколько дней, у Леонардо появилось свободное время, и он решил вновь продолжить поиски натурщиков. Чтобы его мысль не растекалась по всем двенадцати апостолам, Леонардо сосредоточился на поиске трех образов Варфоломея, Иакова-Младшего и Андрея, которые, он решил, будут изображены на фреске, сидящими на краю стола справа от Христа. Поглощенный мыслями о великой трагической трапезе, которая навсегда осталась в памяти человечества, Леонардо пытается преодолеть сомнение: «Если мне не удастся вслушаться в сердце каждого апостола, то я не смогу потрясти мир чудовищным предательством Иуды, воображение подсказывает биение сердце каждого апостола. Так уж создала природа людей, что их руки полно выражают волнение сердца. Я могу ошибаться, потому что вижу, какое множество оттенков в чувствах хранится в каждом человеке… Совершенство в чем оно… Но без натурщиков мне не обойтись. Если повезет, найду натурщиков, внешность которых частично совпадает с воображением образа апостолов. Если представляющийся мне образ апостола частично не совпадет с тем натурщиком, то я возьму у него частично его фигуру, жесты рук, седую бороду, глаза, рот или гримасу отчаяния. Внешность реальных натурщиков подскажет, каковы были черты у апостола Зелота, а это лицо скорее похоже на лицо апостола Матфея. А выражение лица другого прохожего подсказывает всплеск ярости у Святого Петра.

Поток мыслей Леонардо с каждым днем звучит все полнее, он течет словно полноводная река. Все, что вызовет сомнение во внешности натурщика, дополню своим воображением, глаз ошибается редко. Собирать черточки лиц, одну, вторую третью, соединять их в один образ. Отбрасывать ненужное и снова бродить по улицам, искать и наблюдать. Щедрость на наброски окупит затраты времени на совершенство сцены. Соблюдать принцип - не спешить. В путь, в толпу прохожих, в толпу простонародья, среди придворных слишком много лицемерия и их маски не укажут живописцу верный путь. И среди вероломных интриганов, всегда готовых на предательство, художнику не найти лицо Иуды. Случай будет художнику слугой. Среди сотен неожиданных встреч есть крупицы истины, счастье находок будет на моей стороне.

В один из дней Леонардо шел по одной из улиц Милана, привычно слившись с густой толпой прохожих. День был ясный, дождя не ожидалось, встречные лица очаровывали приветливыми улыбками, глаза молодых женщин сверкали призывным блеском. Леонардо шел не спеша, пристально вглядываясь во встречных мужчин, надеясь уловить, что-то особенное в их облике: взгляд, очертание рта, овал лица, он всматривался в их бороды, в черты лиц, которые уже рисовались в его воображении в образах Варфоломея и сидящих с ним рядом Иакова Младшего и Андрея.

Варфоломей представлялся ему порывистым, с ясным взглядом, готовым сразу прийти на помощь. Лицо открытое, черты лица правильные. Леонардо поравнялся с лавкой, в которой продавали ткани. Будто невидимая сила толкнула его в плечо, и побуждаемая ею движение. Леонардо открывает дверь, просторное помещение, он быстро подходит к прилавку, за ним стоит хозяин. Словно молния в темную ночь, внезапное откровение пронзило маэстро: «Варфоломей, таким я его и представлял», – произнес Леонардо шепотом. «Наконец-то… удача…, – мелькнуло в голове художника, – судьба…мечта сбылась». Продавец был невозмутим, чуть подался вперед с интересом – не часто в его лавке появляются с аристократической осанкой изящные синьоры.

– Синьор, вам нужен шелк, парча, бархат?

Опытный продавец знал толк в покупателях, знал, кому следует предлагать дорогую ткань, кому – дешевую. Леонардо молчал, пристально продолжая всматриваться в лицо хозяина лавки. Его взгляд не спеша удавливает и запечатлевает в памяти драгоценные для него черты продавца. Взгляд, вдумчивый, открытый, без хитринки, смотрит прямо, глаза карие, волосы густые черные, борода изящная, подстриженная, узкая на щеках, красиво окаймляет подбородок, оставляя место для смуглой кожи, густые усы, чуть нависая над губой, не портят его общий облик. Впечатление наплывает медленно и неотвратимо, сопровождаемое спокойным чувством, связанным с ясной логикой рассуждения: «Итальянский красавец, каких не часто встретишь, но нос чуть длинноват, губы не полные, но и не тонкие, рот красиво очерчен. Передо мной натурщик для образа Варфломея, хотя нос мне придется написать другой, кисти рук изящные, пальцы длинные, ладонь узкая, у Варфломея была такая, как он положил ладонь на прилавок, наверное, такую же позу принял порывистый апостол Варфоломей, когда услышал роковые слова Учителя, обращенные к своим ученикам».

Оба некоторые время молчали, каждый думал о своем. Продавец, чуть подавшись вперед, опираясь ладоням на прилавок, ожидал, что ему скажет вошедший. Но этот аристократ ничего не просил и не молвил ни слова. Лицо продавца выражает недоумение, но перед аристократом столь изыскано одетым, он не может выразить ни тени неудовольствия. Первым нарушил тишину Леонардо, и неожиданно для продавца, тщательно выговаривая слова, сказал: «Ты знаешь, какие слова произнес Христос на Тайной Вечере». И не дожидаясь ответа, спокойно сказал продавцу: «Вот эти роковые слова: «Истинно говорю вам, один из вас предаст меня». И тут живописец мощно пробудился в душе Леонардо, нельзя пропустить это желанное мгновение. Глаза Леонардо сверлили замершего перед ним продавца. Он изменился в лице, весь напрягся, подался немного вперед, жилы на руках набухли, пальцы впились в доску прилавка, глаза приобрели страшно-отчаянный отблеск. Плечи чуть развернулись в сторону. Леонардо не шелохнулся: «Он… Варфоломей… Этот образ я ищу, этот человек выдержит любые пытки». Леонардо был потрясен мужеством апостола Варфоломея, когда изучая его жизнь, из Евангелия узнал: с Варфоломея после пыток римские солдаты за его проповеди с живого содрали кожу и распяли на кресте. Страшная картина стояла у Леонардо в голове, живописец пытался представить красивого итальянца в страшной картине мучений.

А удивленный лавочник, живший в мире и мире торговой суеты, ничего не понимающий и не представляющий, каковы должны быть мужество и преданность христианскому учению, по-прежнему был невозмутим. Леонардо отошел в сторону, чтобы продавец оказался к нему в профиль, быстро выхватил свою книжку и молниеносно, опасаясь потерять мгновение мощного творческого импульса, начал делать набросок, строго сказав продавцу: «Не шевелись». Тот и без слов Леонардо застыл как изваяние, но лицо его выражало столько разнообразных чувств, что даже Леонардо мог бы подивиться, если бы не торопился зарисовать, то, что он видел перед собой. Наконец набросок был закончен. Леонардо положил книжку за пояс и сказал продавцу:

– Как прекрасно, что мы встретились… Этот день я запомню… Ты очень необычный человек.

– Синьор, я решил, что вы пришли купить кусок бархата… Все, что от вас синьор я услышал, мне никто не говорил…. Синьор… вы художник? – чуть замедлив речь, промолвил продавец.

– Да, художник.

– Как ваше имя маэстро?

– Леонардо да Винчи.

У потрясенного лавочника в глазах мелькнула растерянность, тут же исчезнувшая, сменившись вспыхнувшим изумлением. Перед ним стоял не изящно одетый аристократ, нет, перед ним стоял знаменитый придворный живописец Леонардо, тот самый, который создавал из глины колосса на площади перед дворцом герцога, тот самый про которого говорили, что даже герцог Лодовико Моро иногда заискивает перед ним. В глазах лавочника по-прежнему искрилось изумление, почти переходившее в смущение, заменяющее восхищение и радостное чувство знакомства с великим человеком. В его лавке с ним разговаривал сам Леонардо да Винчи.

Тут и случилось самое ценное, что Леонардо как художник уже и не мечтал увидеть. Владелец лавки невольно, энергично и стремительно подался вперед всей своей фигурой, усиливая движения руками, опираясь на прилавок. «Мгновение порыва», - блеснула мысль. Леонардо уловил импульс тела, стоявшего за прилавком продавца, и запечатлел его в памяти. Движение не было принужденным, оно повиновалось толчку внутренней энергии, от внезапного известия. Леонардо еще раз бросил взгляд на застывшего перед ним черноволосого красавца, повернулся и вышел из лавки. На этот раз ему повезло, он был доволен своей счастливой находкой, тысячи людей снуют по улицам, торгуют, покупают, влюбляются, ревнуют, ненавидят друг друга, обманывают и мстят за обман. И среди этой толпы обнаружен человек, который мог полторы тысячи лет назад быть свидетелем великого события в жизни человечества, и закончил свою жизнь в страшных мучениях.

Продавец по-прежнему не мог вымолвить ни слова и застыл у прилавка ошеломленный происшедшим с ним. Через пять лет, уже много наслышанный о том, что в Милане маэстро пишет на стене события Тайной Вечери, этот лавочник – один из первых среди любопытных прихожан, посещавших монастырь, зашел туда и пораженный посмотрел на огромную фреску. Его взгляд, прикованный к правому от Иисуса краю стола, вызвал из его памяти встречу с великим художником и постоянно возвращался от Иисуса к апостолу Варфоломею.

Тщательно изучая Евангелие и историю христианства, Леонардо постепенно углублял свое частичное представление о том, какими должны быть образы Варфоломея, Иакова Младшего, Святого Петра на фреске. Живописец решил действовать последовательно, и если ему удастся найти среди миланцев лица, которые могли бы стать натурщиками для всей тройки, расположившейся за столом справа от Иисуса, то эти натурщики выявят недостающее в образе апостолов. Такой метод объединения реальности и воображения облегчал путь маэстро в его стремлении к жизненности сцены всей трапезы. Принцип всей будущей целостной композиции фрески гласил: если часть всей сцены удачна, то она открывает дорогу к решению общего образа душевных и физических движений всех участников Тайной Вечери.

В его творении было несколько опор: жесты рук, выражающие внутреннее состояние каждого апостола, миг, запечатлевающий движение встречных волн душевных состояний, борьба Иисуса и Иуды. Реальность ушедшей в века трапезы Леонардо ощущает, как внутри каждой тройки произошел всплеск столкновения, хаос волн распространяющихся чувств, и тут его озаряет – хаоса нет, одна волна чувств распространяется к центру, другая – от центра, сопротивляясь центростремительному движению фигур апостолов. В гармонии ли чувства и движения, этот вопрос становится навязчивым.

Если композиция опирается на принцип гармонии, то все движения апостолов не должны нарушать душевное и физическое равновесие. Такова одна из идей маэстро всего сюжета фрески. Леонардо рассуждает так: природа умнее нас, она стремится уравновесить самые различные явления. Ураган рано или поздно стихает, вследствие того, что его энергия иссякает из-за сопротивления всех вещей и предметов, попавших в его область. Энергия души и энергия физических тел потрясенных апостолов разнонаправлена по причине различия их характеров, хотя их преданность Учителю одинакова, но выражается она с рельефным разнообразием. Мысль течет спокойно, равномерно, овладевая одним непознанным фрагментом за другим. И тут неожиданно в голове художника проносится опаснейшая мысль: число комбинаций движений и жестов апостолов будет неизмеримо велико. Ей вторит другая. Не этого ли препятствия испугались Гирландайо, Мантенья, Пьеро делла Франческо, создав статичные образы апостолов на тайной Вечере. И третья мысль, никогда и никому в своей беспомощности эти великие художники не признавались. Леонардо похолодел от своей творческой честности: «Ужели я стремлюсь к недостижимому?».

Тревога змеей поползла к нему в душу. Не сведущие люди не подозревают, что и великие мастера испытывают острое чувство тревоги, потому они и великие, что преодолевать ее научились, уходя в самые недоступные глубины своих творений. Не сведущие люди не подозревают: тревога избранников человечества обнажена до крайности, болезненное ощущение. Леонардо успокоился, и уверенность овладела его мыслью. Он начал рассуждать с любимым привкусом математических решений, двигаясь шагами вверх по лестнице познания Аристотеля: «Итак, я принимаю, в крайней справа от центра тройке апостолов двое из нее импульсивно устремляются к Учителю, поэтому оси, проходящие через их тела, наклонены в сторону центра. Третий в этой тройке апостол Андрей для получения равновесия всех душевных движений должен нести в себе сдерживающее начало по отношению к центростремительной силе по закону устойчивого равновесия.

Так я начинаю резко сжимать число комбинаций их жестов. Каким жестом и положением фигуры апостола можно уравновесить импульсивное движение в сторону центра Варфоломея и Иакова Алфеева». Решение приходит не сразу, наконец, одно из них его убеждает. Леонардо делает несколько набросков. Апостол Андрей, услышав слова Христа, поднимает руки от стола, локти его параллельны плоскости стола, а ладони словно отталкивают опасность от себя, одновременно этот жест отрицает подозрение: не я предатель. «Тем самым, - уверяет себя Леонардо, - таким положением рук апостол Андрей смягчает импульс движения, справа сидящих от него Иакова Младшего и Варфоломея, придавая движению пластичность, уравновешивающей разнообразие движения тел апостолов».

Леонардо доволен этим фрагментом композиции, в следующем шаге по лестнице Аристотеля к вершине общего замысла он старается найти такое решение образов, чтобы придать им многозначность, тем самым, выполняя главную роль искусства – быть многогранным в познании человека. Человек есть небольшая часть Вселенной и, изучая его душу, мы познаем по фрагментам душу всей Вселенной. Леонардо рассуждает: «Первый вопрос, который задал бы себе философ, если сейчас он был бы на моем месте. Нашелся ли бы среди всех апостолов единственный апостол, который сохранил бы присутствие духа среди всех остальных, возбужденных словами Христа о предательстве одного из сидящих апостолов вместе с ним за столом. Этот апостол всем растерявшимся и потрясенным, жаждущим, как Петр наказать предателя, должен сказать, не словами, но жестом: там наверху есть Бог отец, и он следит за всем происходящим на Земле и лишь его воля способна влиять на события здесь – за трапезой. Если такой волевой и выдержанный апостол укажет всем остальным на присутствие Бога отца, то каким жестом он может это сделать», - продолжает размышлять Леонардо.

Как у всякого художника, у Леонардо были свои излюбленные приемы выражения многообразия оттенков в живописи. Таким методом было сфумато, с помощью которого Леонардо тончайшими слоями наносил краску и добивался желаемого впечатления. И опять мыслительная цепочка вопросов и ответов в движении к вершине композиции. На кистях обеих рук есть указательные пальцы, для чего и почему их так назвали? Чтобы отделить этот палец от остальных, ибо именно этим пальцем люди обычно указывают точно на какую-либо вещь, предмет, человека. Если же человек хочет указать на Бога? Он поднимет указательный палец вверх, на небо, где обитает Бог отец. Кто из одиннадцати учеников Иисуса отличался от всех других наибольшим спокойствием и выдержкой, наименьшей импульсивностью?

Читая Евангелие, Леонардо обнаруживает, что таким апостолом был Фома. Теперь необходимо проникнуть в мысли и движение образа апостола. Фома услышал слова Учителя и, увидев взбудораженных учеников, пытается унять и сдержать их волнение и, подняв немного руку от стола и согнув ее в локте, поднимает вверх указательный палец, там, на небе обитает Бог отец.

Появляется рисунок, на котором в мимике лица, в повороте головы Фомы, в его указательном пальце на поднятой правой руке Леонардо отыскивает выражение своей идеи. К его услугам всегда наготове мастерство художника. Маэстро исправляет, добиваясь желаемого, отходит в сторону, сомневается, оценивает, опять что-то улучшает и, видя, что в этот день, желаемое ускользает от него, прекращает работу, к которой он возвращается лишь через день.

Композиция Тайной Вечери, к которой окончательно приходит Леонардо, основана на четырех встречных волнах душевного движения всех двенадцати апостолов. В момент произнесения Учителем своей роковой фразы возникли две волны чувств от краев стола направленных к центру, где сидит Иисус, а две другие, напротив, устремляются от центра, где сидит Иисус, и движутся от центра к краям стола. В одиночестве сидит отрешенный Учитель. В окрестности центра сидит апостол Фома. Подняв указательный палец правой руки вверх, он как Учитель, сначала принимает на себя идущие волны, а затем отправляет чувства ошеломленных апостолов к Богу отцу, желая сохранить равновесие разнообразных чувств, нахлынувших на учеников Христа.

«Могу ли я, – рассуждает Леонардо, – не увидев реальное человеческое лицо, лишь с помощью своего воображения, написать голову и жест апостола Фомы, не опасаясь впасть в неверное отображение трагедии христианства. Столько сил потратить на детали, на их сочетании и все напрасно». Леонардо не любит иллюзий, он научился от них избавляться. «Ложная деталь, вызванная фантазией, уверен, уведет от истины… Среди тысяч миланцев обнаружу ли человеческий тип, похожий на тип апостола Фомы? Если не удастся найти натурщика для Фомы, то опора всей композиции ляжет только на воображение и фантазию. Все знаменитые художники жаждут вечности, но ничье воображение не всесильно объяснить реальность, не подкрепленное опытом, уведет оно художника от жизни».

Наступил новый этап работы над фреской. Куда бы ни направлялся Леонардо, какие бы задачи перед ним не стояли: изучать полеты птиц, поиск натурщиков, лепить из глины огромную скульптуру коня, посещение дворца герцога, где он развлекал баснями и шутками придворных, Леонардо всматривался в толпу встречных ему людей и тех, кто шел рядом с ним. Он был неутомим в своей цели – поиск лица для образа апостола Фомы. И при герцогском дворе Леонардо среди придворных, близких к нему и далеких, несмотря на многочисленные другие дела, упорно искал лицо, которое могло бы стать образом апостола Фомы. Время уходило, и Леонардо чувствовал, что теряет надежду ускорить роспись стены в монастырской трапезной, видя недовольное лицо приора. Однако своих попыток Леонардо не оставлял. Что определяет удачу: случай или попросту человеческое упорство.

И вот однажды, в который раз всматриваясь в лица прохожих, Леонардо еще издали в редкой толпе спешащих людей увидел красивого молодого человека среднего роста, уверенного шагавшего во встречной толпе, не обращавшего ни на кого внимания. Странная отрешенность встречного молодого синьора мгновенно привлекла взгляд Леонардо. Молодой человек приближался к Леонардо. Они поравнялись. Их взгляды встретились. На мгновение оба остановились. Затем незнакомец, преодолев краткое недоумение, продолжил свой путь. Он уходил, Леонардо почувствовал, что этот прохожий сейчас скроется из виду навсегда. Леонардо обычно неторопливый, тотчас же развернулся и, ускорив шаг, пошел следом за молодым синьором. Леонардо был высок и потому его шаг превосходил шаг человека среднего роста. Когда у Леонардо была необходимость, он шел очень быстро. Тут же у него мелькнула, вытесняя другие впечатления дня, единственная мысль: «Наконец, я нашел то, что искал. Этот молодой чернобровый миланец воплощает в себе образ апостола Фомы». Его уравновешенная спокойная походка и уверенный проницательный взгляд черных глаз говорили Леонардо, что на этот раз судьба ему улыбнулась, и его усилия скоро будут вознаграждены. Надо еще уговорить красивого итальянца позировать, захочет ли он терять время. Возможно, придется ему заплатить.

Незнакомец неожиданно оглянулся, словно чувствуя, что богато одетый, с внешностью аристократа синьор, неспроста пошел вслед за ним. Он резко остановился и спросил Леонардо.

– Что вам синьор от меня нужно?

Маэстро раздумывал, как не отпугнуть этот так нужный ему для фрески столь не часто встречаемый человеческий тип, гармонично сочетающийся с воображаемым Леонардо образом апостола Фомы. Оба пару минут молчали и изучали друг друга. Густые кудрявые черные волосы украшали голову незнакомца, у него был прямой греческий нос, щеки обрамляла аккуратно подстриженная черная борода, волевой подбородок и черные усы, частично закрывали чувственный рот.

– Синьор, – обратился Леонардо к незнакомцу, – я хочу написать с тебя портрет, не согласишься ли ты позировать мне и прийти утром в мою мастерскую.

– Позировать! … Вы художник! Я всего неделю в Милане, еще никого не знаю и какое счастье, что я встретил вас.

– Как твое имя? – спросил Леонардо.

– Гаспаре.

– Откуда ты приехал?

– Из Тосканы.

Обычно сдержанный Леонардо широко улыбнулся. Его глаза сияли, вот так встреча

– Из Тосканы, – повторил он, – так и я из Тосканы. Жду тебя завтра у себя в мастерской.

Леонардо не торопился объяснять Гаспаре, как найти его мастерскую. В Леонардо заговорил наблюдатель ученый, который, благодаря связи исследователя с художественным даром, начал со всех сторон тщательно изучать впечатление Гаспаре от неожиданного поворота событий в его пребывании в Милане. Видя радостное лицо тосканца, Леонардо ни на секунду не сомневался, что он может получить отказ.

Это был тот редкий случай, когда незнакомые еще несколько минут назад два человека внезапно чувствуют неуловимую, но все же осязаемую и притягательную общность друг с другом. Радостная улыбка светилась на лице Гаспаре. Он был уже не одинок в Милане. Не часто встреча меняет в человеке настроение на противоположное. Бывает, резкая перемена в душе вызывает и растерянность. Человек не всегда может совладать со своими чувствами.

– Конечно, могу, я завтра свободен, а если бы и были бы у меня какие-либо намерения, я бы их отложил. Куда мне прийти?

– В монастырь Санта Мария делле Грацие!

Незнакомец по-прежнему не скрывал своего восхищения приглашением Леонардо. Сама судьба подбрасывала ему возможность влиться в миланское общество.

– Как я должен быть одет, – спросил Гаспаре.

– Также как сейчас.

На другое утро незнакомец появился в дверях мастерской Леонардо. Пока Леонардо устанавливал мольберт, они разговорились и Леонардо узнал, что Гаспаре сын обедневшего дворянина из Тосканы. Он приехал в Милан, покинув родительский дом, надеясь в богатейшем Миланском герцогстве устроить свою жизнь.

Прежде всего, Леонардо посадил тосканца за стол. И начал экспериментировать с образами. Как обычно воображение, которое уже ранее нарисовало образ Фомы, сталкивалось с реальностью. Побеждало то прежнее, что хранилось в памяти, то отличающееся от него. Истина то ускользала, то преподносила себя ярко и впечатляюще. Борьба разветвляющего воображения и упорствующей фантазии с созерцанием живого человека не была легкой, время в поисках бежало безжалостно, не щадя мастерства, которое было поглощено изучением и изображением деталей портрета. Рисуя голову Гаспаре, Леонардо отходил в сторону, и видно было, что он о чем-то размышлял. Воспользовавшись паузой, Гаспаре спросил:

– Маэстро, ваш рисунок лишен цвета, а как вы потом будете писать на фреске образ апостола в цвете, ведь меня уже с вами не будет?

– Гаспаре, твои вопросы попадают точно в цель. Явный признак ума и находчивости. Я тебе отвечу, в живописи не только цвет играет важную роль, чтобы показать объемность и сущность человека, необходимо уметь пользоваться светом и тенью.

– Разве душу апостола можно передать через игру света и тени?

– Можно, потому что тень происходит от двух вещей, несходных между собою, ибо одна из них телесная, другая духовная. Телесной является затеняющее тело, духовной является свет. Итак, свет и тело суть причины тени.

Леонардо перестал говорить и вновь задумался. Гаспаре внимательно слушал. Найдя нужную мысль, Леонардо продолжал.

– Тень имеет природу мрака, а освещение – природу света, одно скрывает, другое показывает, и всегда они неразлучны и связаны с телом. Иисус сказал апостолам, что среди них есть предатель, никто не знает, кто он, потому что предательство исходит из мрака, а в нем мало, что различимо. Иисус несет свет, а предатель мрак… какова моя задача, изобразить впечатление через тень и свет, борьбу мрака и света в образах апостолов.

– Я думаю, вы хотите изобразить мрачную фигуру Иуды.

– Гаспаре, я доволен тобою. Ты наделен природным умом и быстро схватываешь суть вещей. Ты попал в точку, трудно найти натурщика для Иуды, потому что он мрачен, и алчен. А миланцы большей частью жизнерадостны. Я всматриваюсь в толпу прохожих и не вижу среди них, кто бы предал свой город и своих жителей. Но предательство вечно, знаешь ли, что Данте считал предательство самым тяжким грехом.

– Откроюсь, не знал. Меня в жизни предавали, и потому я уехал оттуда, где родился.

Во время короткого обмена мыслями лицо Гаспаре поминутно менялось, то на нем появилось выражение сильного изумления, то недоумения, то восторга. Он позировал, ни в малейшей степени не представляя, какова сила мастерства Леонардо, как много должен знать о живописи маэстро, и каковы сложнейшие задачи перед ним стоящие.

– Гаспаре, не отвлекай меня и не задавай пока вопросов, сядь, как я тебе говорил, повернись … и подними указательный палец вверх, – приказал Гаспаре Леонардо.

Гаспаре повиновался и сделал то, что его просил маэстро. Все же Леонардо потребовалось три сеанса, чтобы сделать несколько набросков и рисунков, небольших этюдов при различном положении фигуры и головы Гаспаре. Леонардо никогда не забывал, что падающий свет способен изменить даже самое превосходное достижение. Ищи образ через сочетание света и тени, часто говорил он сам себе.

Поэтому Леонардо, пробуя различные варианты образа, анализировал, как освещение воздействует на общее впечатление от лица. Черная борода Гаспаре то блестела в лучах, то темнела, придавая лицу мрачное выражение, когда свет немного ослабевал. Зоркий взгляд художника подсказывал, какие сочетания света и тени должны изменить восприятие жеста апостола Фомы. На втором сеансе Леонардо предложил Гаспаре принимать различные положения правой руки с поднятым вверх указательным пальцем. После третьего сеанса Леонардо понял, что его цель близка, как никогда, ему, хотя и с большим трудом, удастся изобразить образ апостола Фомы. Однако требовательность Леонардо к совершенству образа, уже стала второй привычкой его натуры, поэтому маэстро, отложив в памяти уже сделанное, не сомневался, что будет работать над образом апостола Фомы еще немало времени.

– Гаспаре, наши встречи окончены. Тебе нравятся эти наброски, что ты думаешь, глядя на портрет?

– Этот человек на портрете говорит предателю, которого он и никто из апостолов не знает, там наверху над нами есть Бог-отец, не грешите, не мстите, жажда мести приведет вас в ад.

Леонардо вновь поразился способностям своего натурщика, тосканец чувствует нерв сцены. И будущие зрители должны уловить идею этого образа. Первый опыт убедил Леонардо, что его композиционные поиски душевного равновесия всех движений чувств потрясенных роковыми словами Христа апостолов, приводят к цели. У равновесия будто бы хаотических душевных переживаний учеников Христа отчетливо выявились еще две опоры: сам образ отрешенного Христа и образ Фомы с поднятым вверх указательным пальцем. Обе опоры, поддерживают всю архитектуру композиции фрески «Тайная Вечеря».

– Ты правильно думаешь, – сказал маэстро Гаспаре, – но образ Фомы взывает еще к спокойствию других апостолов, призывая их не принимать порывистых импульсивных решений. Импульсивные решения часто нарушают гармонию, чтобы их смягчить кто-то должен найти такой жест, который частично погасит энергию хаоса.

– Маэстро, мы расстаемся, я счастлив, что мое лицо и моя фигура поможет вам в росписи стены в этом монастыре.

Гаспаре распрощался и ушел. Больше с Леонардо тосканец не встречался. Молодой человек исчез из жизни Леонардо, но Леонардо не исчез из жизни Гаспаре. Через несколько лет, когда Леонардо вынужден был бежать из Милана, Гаспаре в общей панической сумятице жителей Милана, спасаясь от вооруженных швейцарских наемников, вбежал в монастырь Санта Мария делле Грацие, и, смиряя учащенное дыхание, вошел в трапезную монастыря и застыл пораженный. Перед его взором на стене предстала во всей своей мощи фреска Леонардо да Винчи. Изумленный и пораженный увиденным, Гаспаре не мог пошевелиться. Он смотрел на потрясенных учеников Христа, сосредоточиваясь то на фигуре Иисуса, то с отвращением вглядываясь в Иуду, затем перенес свой взгляд на других апостолов. Поднятый вверх указательный палец апостола Фомы в это мгновение показался ему столь многозначительным, что Гаспаре, словно неведомой силой воображения, перенесся в то далекое время 1494 года. Он стал еще более задумчивым, забыв о своих страхах, вооруженных швейцарских наемниках и жестоких грабителях за стенами монастыря.

Миланцы любуются глиняным колоссом. Леонардо продолжает

искать натурщиков.

Как всегда в своей творческой жизни Леонардо одновременно совмещал несколько дел. После середины 1494 года со всех сторон надвигалась опасность – наступит ли желанный миг для последнего завершающего этапа более чем десятилетней работы. Леонардо дорожит каждым свободным часом весной, летом и осенью, он лепит и лепит, но выполнит ли мавр свое обещание, и десятки тонн бронзы окажутся доступными для отливки бронзового колосса. Сомнение еще не точит уязвимую душу маэстро, его проблески подчас мелькнут и тут же погаснут. Если бы миланский герцог знал, что сам он раб, в сети траекторий движения событий и судеб десятков влиятельнейших людей Италии и Европы. На запутанной сети траекторий уже завязались многочисленные узлы, из которых исходит другое множество траекторий и энергетических импульсов. Судьба правителя Миланского герцогства Лодовико Моро теснейшим образом вплетена в сеть разнообразных и противоречивых событий, развитие которых неопределенно, их удается предвидеть политическому гению флорентинцу Никколо Макиавелли, которого выдвинула и вырастила эпоха Возрождения в начале ХVI века.

Более десяти лет прошло после начала работы над памятником Франческо Сфорца, наконец, глиняная статуя лошади была завершена. В солнечную погоду были убраны деревянные леса. Статую колосса выставили в конце лета на площади перед замком Сфорца в 1494 году в день свадьбы племянницы Лодовико Бьянки Марии Сфорца с овдовевшим императором Священной Римской империи Максимилианом. Жениха своей племяннице выбрал Лодовико Сфорца, как он думал, по выгодному ему расчету. Горячо любимая Максимилианом его супруга Мария Бургундская упала со скачущей лошади, повредила позвоночник и умерла. Лодовико полагал, что ему выгоден политический союз со Священной Римской империей и потому пообещал императору огромное приданное за Бьянку Марию Сфорца в 400000 дукатов, которые он обязался выплачивать постепенно.

Жених Бьянки тяжело переживал гибель любимой супруги, от которой у него было двое взрослых детей. Максимилиану не нравилась его невеста, но из-за больших растрат его королевство находилось в тяжелом состоянии, и он решил с помощью женитьбы на племяннице миланского регента поправить свои финансовые дела. Такие браки по расчету были не редкость для той эпохи. Хотя Максимилиана не было на свадьбе, но свадьбу отпраздновали с большой роскошью. В пошиве роскошных платьев невесте и общей постановке свадебного празднества принимал по личной просьбе Лодовико участие придворный художник Леонардо да Винчи. Этот династический брачный союз не принес счастья Бьянке. Максимилиан так страстно любил Марию Бургундскую, что не мог ее забыть, к новой супруге Бьянке относился пренебрежительно и презрительно, унижал ее явным безразличием, из-за чего жизнь Бьянки становилась все тягостнее. Бьянка быстро прозрела об истинных мотивах своего супруга – Максимилиана, которого интересовала не она, а только ее приданое. Несчастная Бьянка страдала, не находя смысла в жизни. Династические брачные союзы, которые создаются в угоду политическим интересам, подчас приводят к несчастью одного из супругов. Брак между Бьянкой Сфорца и императором Священной Римской империи, свадебные торжества для миланцев не заслонили ожидаемого чуда. Глиняный колосс стоял несокрушимой громадой на площади перед дворцом Сфорцеско. Миланцы аристократы и дворяне, купцы и простолюдины, дамы и кавалеры, юноши и старики были потрясены красотой и мощью глиняной статуи. Поэты ей посвящали стихи, миланский поэт Ланчино Кудиа назвал глиняную статую лошади восьмым чудом света.

Восторженные миланцы толпами ходили наслаждаться зрелищем до сих пор невиданной в Италии глиняной скульптурой лошади. Поклонники искусства отовсюду приезжали увидеть новое чудо света глиняного колосса. Слава Леонардо вознеслась так высоко, как никогда прежде. Период отливки статуи лошади еще не наступил, так как по законам подготовки к отливке статуи из бронзы, требуется сначала покрыть всю глиняную статую тонким слоем воска, толщина которого должна быть равной толщине бронзового слоя. Затем на восковую форму снова нанести слой огнеупорной глины, сохраняя форму первоначальной статуи. На следующем этапе нужно сделать дыры в верхнем слое глиняной статуи, чтобы затем в эти дыры заливать расплавленную бронзу в восковый промежуток между двумя слоями глины. Воск от высокой температуры начнет сразу испаряться. На все эти работы Леонардо потребуются годы, поскольку запасы воска должны быть заготовлены с некоторым избытком, учитывая большие размеры статуи.

Надежды и мечты соединяются вместе. И с ними рядом два великих деяния, которые принесут славу маэстро. Маэстро полагал, что политические перипетии очень далеки от насущных забот его жизни. Леонардо по-прежнему был в плену своих иллюзий. В один из дней октября 1494 года Леонардо, предельно сосредоточенный, зарисовывал свое очередное изобретение – механизм повозки, которая без помощи человека или лошади сама должна двигаться на театральном представлении. Разработку этой повозки Леонардо заказали Лодовико и Беатриче. Однажды оторвав Леонардо от раздумий от композиции «Тайной Вечери», в мастерскую вошел гонец от аристократа Калько. Этот гонец принес Леонардо письмо. Письмо для Леонардо было неожиданным и тем, от кого оно получено, и потому обрадовало маэстро. То, что Лодовико заботился о создании благоприятных условий для своего придворного живописца, в этом не было секрета. И потому, когда молва докатилась до Лодовико, что Леонардо ходит по Милану и ищет натурщиков для образов апостолов, герцог попросил приближенного к нему аристократа Бортоломео Калько помочь Леонардо. Калько согласился и скоро случай ему представился. В письме говорилось, что Калько нашел монаха Джакомо, который, по его мнению, своим характером, а возможно, своей внешностью подошел бы на роль натурщика для апостола Андрея. Гонец спросил Леонардо.

– Что ответить Калько?

– Пришли мне скорей этого монаха в среду после полудня.

Гонец ушел. А Леонардо раздумывал о месте в повозке пружины, которая будучи сжатой, распрямляясь, заставляет через несколько приводных передач и будучи встроенной в повозку вращать ее колеса. В среду дверь в мастерской отворилась, и на пороге появился монах Джакомо. Он подошел к маэстро и назвал себя. Леонардо сразу обратил внимание на его руки. Пальцы длинные тонкие, волосы на голове не густые и не редкие, с отливом седины, борода большая окладистая выпячивается, как бы продолжая линию подбородка и линию челюсти. Эти линии образуют стороны треугольника, сходясь в его вершине. По цвету бороду нельзя было назвать полностью седой, потому что она имела сероватый оттенок. Выражение лица спокойное, взгляд проницательный, смотрит как бы исподлобья. «Мог ли этот монах, - думал Леонардо, – зная трагическую участь своего Учителя, проповедовать по разным странам, не опасаясь, что его могут предать такой же жестокой казни, как его Учителя. Что говорит мне его взгляд, что говорят мне его руки. Калько писал, что Джакомо одержим верой, и его проповеди сильно действуют на прихожан. Джакомо много путешествовал, побывал в разных монастырях, иногда сталкивался с неприятием его речей, ведет аскетический образ жизни.

Джакомо не говорил ни слова, ожидая, что первым скажет маэстро да Винчи. А Леонардо не спешил и размышлял, внимательно разглядывая монаха. Одержим, но и сдержан, это бросается в глаза сразу. Спокойная уверенность в положении всей фигуры. Но какие черты сближают этого проповедника и апостола Андрея. Я смотрю на живого проповедника христианства, на его голову и руки, поможет ли мне этот монах расписать участок фрески, где на краю стола сидят три апостола Варфоломей, Иаков Младший и апостол Андрей.

Апостол Андрей был старшим братом апостола Петра, оба рыбаки, но характеры их были различны. Пока образы этих братьев в голове художника все более принимают отчетливый характер даже в деталях. Петр яростен и импульсивен. Андрей, напротив, сдержан, оба одержимы верой в своего Учителя, оба отважны, оба закалились, выходя в море на лодке. Оба привыкли переносить невзгоды. Андрей первым пошел за Христом и привел своего брата Петра. На Тайной Вечере при роковых словах Христа, Петр взрывается, преисполненный желанием наказать предателя. В отличие от Петра, Андрей – менее импульсивный, пытается отринуть чувство гнева и растерянности, одновременно говоря жестами рук Учителю, предатель – не я. Но как отразить на будущей фреске редкую сдержанность Андрея? В жесте его рук, ладоней, усилив выражение сильного волнения с помощью гримасы на лице. Что-то уже зреет в моем воображении, этого монаха-натурщика я уже вижу сидящим рядом с Иаковом Младшим, руки Джакомо очень выразительны, ведь он приобрел опыт жестов в своих проповедях.

Если в массе людей в осажденном городе вдруг проносится слух о том, что среди них есть предатель, тут же поднимается волна чувств людей, вопрос в том, как разнообразна вся полная палитра таких чувств? Если во множестве людей велико разнообразие чувств, то найдется тот, кто сдержан, призывая к спокойствию, он потребует отловить изменника и предать суду, кто-то поднимет указательный палец вверх, говоря, там Бог-отец следит за всем и направляет нас к истине.

Внезапно Леонардо ловит нарушающую его размышление интересную мысль, еще не вытесненную другими, он спешит ее высказать.

– Джакомо, когда в своей проповеди ты смотришь в глаза своей пастве, внимающей твоим речам, и неожиданно видишь недовольство людей и даже всплеск гнева, растерянности или возбуждения. Такое бывало у тебя?

– Бывало и не раз.

– Скажи, как ты пытаешься сдержать их взбудораженные чувства.

Джакомо взметнул руки перед собой, вытягивая их вперед, так что ладони были направлены на толпу прихожан, как бы отталкивая от себя их негодование.

– Джакомо, сядь за стол, согни руки в локтях и немного вытяни полусогнутые руки вперед и растопырь пальцы.

Поймав это движение, Леонардо мгновенно начал зарисовывать фигуру монаха, его голову, особое внимание уделил бороде, морщинам на лбу, его рукам, обеим ладоням и растопыренным на них пальцам. Рисунок был закончен и Леонардо вновь обратился к монаху. Он попросил Джакомо повернуться в профиль, вытянуть согнутые руки в локтях и выставить ладони с растопыренными пальцами, как бы преграждая путь силе, идущей ему навстречу. Закончив рисунок, Леонардо обратился к монаху.

– Ты добирался издалека, я не спрашиваю, каков был твой путь, но я думаю, ты голоден. Салаи, отведи Джакомо на кухню, попроси монахов накормить своего собрата. Джакомо, мне достаточно было взглянуть на тебя, поняв, что Бортоломео не напрасно прислал тебя ко мне. Поешь и отправляйся в обратный путь.

Джакомо поклонился и скромно ответил:

– Маэстро, благодарю вас, надеюсь, мое лицо поможет хотя бы немного вам в росписи стены в трапезной.

Таким образом, у Леонардо в крайней правой тройке теперь не хватало одного образа апостола Иакова Младшего. Буду надеяться на случай. И эта надежда осуществилась. Как только слух о Тайной Вечере, над которой работал Леонардо, прокатился по Милану, трое друзей миланцев начали обсуждать, что произошло в то далекое время, когда гонения на христиан были особенно жестокими. И когда они спорили о сути предательства, им бескорыстным, полностью лишенным алчности христианам и в силу своих нравственных убеждений невозможно было вообразить, как один из учеников Христа предал его за ничтожную сумму в тридцать сребреников. Ученики Христа искренне любили своего Учителя, и никакое без меры сильное воображение не могло помочь представить, какие муки испытывал Иисус, когда в его ладони и ступни бесчувственные римские солдаты вбивали гвозди. Трое миланцев, наделенные истинным состраданием и простым народным мышлением, пытались, сколько у них хватало душевных сил мысленно перенестись в то страшное и бесконечно далекое прошлое, когда на христиан римская тираническая власть осуществляла кровавые гонения. Тайная Вечеря так и стояла перед их изумленным взором. И то, что великие художники в разных городах Италии обращались к этому сюжету, также было широко известно в различных слоях итальянского общества.

И тут произошло то, что неминуемо должно было произойти. На молву, которая имела своим источником, прежде всего, разговоры между приятелями, родственниками и мало знакомыми миланцами, что придворный художник давно работает над росписью стены в монастыре Санта Мария делле Грацие, ложился другой слух о трудных поисках Леонардо да Винчи натурщиков для работы над образами апостолов. По Милану уже катилась молва, Леонардо ищет лица, которые ему подсказали бы внешние образы апостолов для Тайной Вечери. И вот однажды в один из дней начала 1495 года в дверь мастерской Леонардо постучали. Леонардо делал эскиз тройки апостолов, услышав стук, он оторвал взгляд от рисунка, поднял голову от стола и сказал:

– Войдите.

Дверь отворилась, и на пороге показались трое мужчин весьма необычной внешности. Двое в том возрасте, когда трудно сказать перевалило ли им за пятьдесят или меньше, а один молодой высокий черноволосый с ясным взглядом темных больших глаз. Незнакомцы смущенно переминались с ноги на ногу и не осмеливались сказать, зачем они пришли в монастырь. Их взорам предстала просторная мастерская Леонардо в трапезной монастыря. Посредине стоял длинный стол, заваленный рисунками, белые листы лежали одинокой стопкой. Напротив, возвышалась огромная белая стена, окруженная лесами. Около них стояли банки с красками, в углу залы мешки то ли со штукатуркой, то ли какими-то неизвестными смесями.

История трех миланцев была незамысловата. Трое так непохожих друг на друга миланцев сблизились, приходя уже несколько лет в определенные часы молиться в Базилике Святого Амбросия. Не погрешив против истины, любой, взглянувший на троих мужчин, со своего первого впечатления мог бы сказать, что самый молодой из них – Антонио – отличался типичной красотой уроженца юга Италии. Несмотря на библейскую внешность, его жизнь была прозаична. Антонио много лет трудился над изготовлением из глины кувшинов, ваз, сосудов для вина и других гончарных изделий. Еще с детства он попал в общество ремесленников-гончаров и, неустанно совершенствуясь и увлекаясь своим ремеслом, стал одним из лучших мастеров в среде таких же, как он простолюдинов. Антонио стремился строго соблюдать заповеди Христа, не был алчным, соблюдал посты, а глубокая вера не позволяла ему совершать безнравственные поступки.

Давид был полной противоположностью Антонио. Невысокого роста, крепко сложенный, трудолюбивый. Он работал каменотесом в бригаде, которую нанимали строители, архитекторы, скульпторы, а богатые горожане просили Давида высекать глыбы для памятников на могилах. Давид отличался добротой и рассудительностью и никогда не принимал скоропалительных решений.

Третий горожанин Маттео по своей внешности и характеру представлял не часто встречающийся в человеческом обществе тип. Он имел резкие черты лица, волевой подбородок, скрытый под густой бородой, тонкую линию рта, прямой нос, а твердый взгляд указывал, что этот миланец способен выдержать тяжкие испытания за свою веру.

– Что вас привело ко мне, – спросил Леонардо, когда трое миланцев предстали перед его взором. Они стояли в некотором замешательстве, и их смущение не укрылось от внимательного и проникающего взгляда маэстро. Однако следов растерянности и робости у них Леонардо не заметил. Собравшись с духом, один из трех друзей выступил вперед и просто сказал:

– Маэстро, Милан полон слухов о вашей фреске, все ждут чуда. Многие видели, как вы заговариваете с кем-нибудь на улице и потом зарисовываете их головы, - сделав паузу, Антонио продолжал, - однажды я услышал от соседа, вы ищите тех, чья внешность может помочь вам найти нужные вам образы апостолов… мы подумали, вы ищите тех, кто согласится вам позировать для фрески. Мы посовещались и решили, может быть, кто-то из нас вам подойдет.

Леонардо улыбнулся, оказывается, слава его в Милане уже была так велика, что, несмотря на то, что скульптура памятника династии Сфорца еще была не завершена, и расписывать стену в трапезной монастыря он еще не начал, миланцы были сильно заинтересованы в его будущих творениях и сами вызывались ему помочь. Все-таки они доверчивы и вправду думают, что я волшебник, не ведают, сколько сомнений меня гложет, как тяжелы для меня поиски совершенства. Было одно непреходящее извне обстоятельство работы с натурщиками. Неужели судьба на этот раз стала милосердной, как будто бы встала в строй в ряды его помощников и подарила маэстро троих натурщиков для крайней слева от Христа тройки апостолов.

– Тебя как зовут, – спросил Леонардо самого старшего из них.

– Маттео.

Леонардо подумал, он подойдет на образ Фаддея.

– А как зовут вас двоих.

– Антонио и Давид.

Опытнейшим взглядом художника Леонардо оценил: «Антонио, будто вылепленный апостол Матфей, а у Давида есть что-то общее с моим видением апостола Симона Зелота. Решает мастерство, эта тройка даст мне толчок к остальным». Приподнятое настроение маэстро открыло широкую дорогу для приятного общения со своими гостями.

Леонардо пристально взглянул на троих и сказал:

– Маттео, мне нравится твой взгляд, твой лоб, испещренный морщинами от тягот жизни, у тебя прямой короткий нос, а твоя густая борода напоминает мне далекие времена, когда Христос проповедовал по городам и селениям и спадающие на плечи густые с проседью волосы. Маттео, повернись ко мне правой стороной лица.

Маттео повернулся. Леонардо взял лист бумаги и карандаш, установил мольберт, и не теряя времени, быстро набросал его в профиль.

– Маттео, теперь повернись ко мне левой стороной лица.

Маттео сделал то, что его просил маэстро. Двое других миланцев с любопытство смотрели, как Леонардо рисует. Они никогда не видели, как работает художник. Сделав набросок, Леонардо произнес:

– Твой взгляд мне нравится, в нем я вижу честность, преданность и веру, такие ученики не предают.

– Теперь сядь за стол, повернись ко мне на три четверти левой стороной лица, вытяни согнутые в локтях руки так, чтобы твои ладони были повернуты вверх.

Маттео повиновался. Леонардо снова начал зарисовывать сидящего гостя. Он ищет и пробует различные ракурсы, изучает связь падения света и тени на лице Маттео со сменой выражения лица натурщика. Попутно подсказывает ему, что следует изобразить. Наконец Леонардо отчетливо увидел будущее положение фигуры апостола Фаддея в этой тройке. И быстро трижды зарисовал три положения Маттео. Затем Леонардо обратился к смущенно наблюдавшим за его работой двум другим гостям.

– Давид и Антонио, сядьте за мой стол по обеим сторонам от Маттео. Мы получим тройку апостолов на Тайной Вечере. Давид ты будешь крайним слева от Учителя, а ты Антонио по другую сторону от Маттео. Вам понятно.

Все трое заняли свои места. Леонардо взял еще один лист бумаги и вновь с присущей ему быстротой стал делать набросок их фигур и выражений их лиц. Он попросил их пересесть, поменявшись местами. Леонардо отложил в сторону первый набросок, и на другом листе сделал новый набросок, теперь у него получилось два варианта. Затем пересаживал натурщиков несколько раз и просил изображать их, то покорность судьбе, то отчаяние, то страх, просил изменять жесты рук и положение их фигур. Не обращая внимания на гостей, задумчиво ходил по просторному помещению. И опять продолжал работать с натурщиками. Утомление не наступало. Работалось легко и непринужденно.

Рисунки множились, детали придавали образам живость. Наброски быстро накапливались. Леонардо не посвящал своих гостей в свои идеи, не объяснял им, что ищет желаемого совершенства мгновенного душевного движения апостолов, время уходило незаметно. Леонардо опасался возникшего раздражения своих натурщиков, когда возникали явные неудачи. Через несколько лет, когда маэстро позировала Мона Лиза, Леонардо, чтобы она не уставала, приглашал актеров, звучала музыка. Сейчас трех его гостей и художника охватило волнение и радостное чувство от взаимного дела. Совершенство, казалось, оно уже в руках у маэстро, но вспорхнув, как испуганная птица, опять ускользало. Леонардо то отчаялся, то вдохновлялся новой надеждой. Сомнений не было, ему удается создать образы апостолов, соединив те, которые ранее рисовало его воображение, с сидящими перед ним людьми.

Главный вопрос: каково поведение каждого из апостолов. Комбинации жестов, положения их фигур и их чувств, которые испытали полторы тысяча лет назад на трапезе с Учителем апостолы Матфей, Фаддея и Симон Зелота, сменяли в голове Леонардо одна другую. Немало времени Леонардо потратил, размышляя над одновременным поведением всей тройки апостолов. Он пересаживал их местами, побуждая выполнять многообразие в комбинациях их жестов и положений за столом. Маэстро искал выражение своих главных идей.

Опыт и пристальное наблюдение, в конце концов неуклонно ведут маэстро к решению этой части композиции. Цель была как будто бы ясна; однако, словно пойманная рыба она трепещет в руках, а удержать ее трудно. Один штрих все преображает, а другой все искажает. Зато метод Леонардо трех опор композиции выстраивает русло гармоничных сочетаний воображения, характеров апостолов, почерпнутых в тексте Евангелия и наблюдения за реальными натурщиками. Леонардо неуклонно продвигался по траектории полного в деталях выражения своего художественного замысла, отсеивая одни сочетания жестов и выражений лиц, отдавая предпочтения другим. Математик в сознании маэстро торжествовал, поскольку Леонардо мастерски уменьшал число этих сочетаний, в сущности, он уменьшал окрестность отклонений от того положения апостолов на фреске, которое он примет окончательно.

А что его гости, в простоте своей души они никак не ожидали, что позировать знаменитому художнику оказалось столь нелегко, несмотря на старание, они не могли изобразить выражение на лице, которое ожидал от них маэстро. Что можно было ожидать от людей из народа, не обладающих чудесной способностью перевоплощаться в другие образы. Они не актеры. Однако требовательный Леонардо настаивал на своем. Прошло два часа в попытках мастера зарисовать множество различных комбинаций жестов и положений их фигур, и стало ясно, что пришедшие к нему миланцы устали. Чувствуя, что дальнейшее позирование не приносит желаемого, Леонардо решил отпустить всех троих.

– Пока мое воображение рисует мне не совсем то, что я вижу перед собой, сказал маэстро, – но я уяснил, три апостола Матфей, Фаддей, Симон Зелот на моей фреске будут сидеть на левом от Иисуса краю стола. Надо еще работать над их жестами и выражениями лиц. Прошу вас придется прийти в мастерскую завтра или в другой день, когда вы свободны. Согласны.

Гости посмотрели друг на друга и, не говоря ни слова, кивнули головой.

– Я вас жду завтра после полудня, когда перестану лепить статую лошади…. Не надо откладывать, мало или что может случиться и с вами, и со мной…. Еще чуточку терпения, превозмогите себя, не забывайте, истинная вера дается в муках. У вас у троих есть воля, иначе я бы не взял вас как натурщиков. Воля была и у апостолов.

Используя промежуток времени, Леонардо полностью представил, что же ему необходимо от этой тройки натурщиков. И на другой день в мастерской маэстро вновь закипела работа.

Леонардо обратился к гостям.

- Сядьте за стол так, как сидели вчера. Давид немного повернись к Маттео, будто собираешься ему что-то сказать, а ты Антонио, чуть привстань и повернись к ним обоим, но руки сделай так, чтобы они были направлены в противоположную сторону, в сторону Учителя и вытяни пальцы в открытой к Учителю ладони. Антонио, ты понял, почему твои руки направлены в сторону Учителя.

Антонио кивнул головой. Все трое старались принять то положение фигур и рук, к какому их призвал Леонардо. Леонардо быстро делает набросок. Он отбросил свой принцип не спешить. Кто среди придворных, лицедеев мог предполагать и видеть, как безыскусные простолюдины в мгновение стали актерами на маленькой сцене. «Театр жеста за длинным столом», - мелькнула мысль у маэстро, и улыбка засветилась на его лице. Всех четверых охватило энергичное вдохновение, которое словно передавалось в эту минуту от одного к другому, рождая общий всплеск чувств и воображения. В небольшой группе миланцев создавались лишь общие контуры образов апостолов. Закончив набросок, Леонардо отложил карандаш и поблагодарил гостей за их выдержку и участие в его работе. Расставаться не хотелось.

Потому случилось то, что никто из них не ожидал. Что-то было недосказанное между ними и маэстро, но что. Трое миланцев смущенно топтались, немного отойдя от стола и мольберта. Не утомленные, они переглядывались и еще больше смущались. И тут всех выручила новая идея маэстро. При всей своей скрытности Леонардо, делился своими идеями лишь с близкими друзьями и учениками или тогда, когда его идеи принимали отчетливый характер, или, когда в обществе мыслящих вокруг себя людей Леонардо примерял на себя роль просветителя, но еще и тогда, когда его сдержанность исчезала в ожесточенном споре. Так бывает, когда утомление исчезает под действием неизвестно откуда взявшегося энергетического импульса.

Будто подталкивая Леонардо, к продолжению их общения, осмелев, Антонио задал Леонардо вопрос.

– Мы чувствуем, вы задумали, изобразить что-то таинственное… мы теряемся в догадках. Подскажите…

Антонио остановился, удивившийся собственной храбрости, затем перевел дух, выдохнул воздух и продолжал.

– Нам простолюдинам никогда этого не понять, а хочется.

В эту минуту Антонио обуяла робость и он остановился.

- Антонио, я знаю, что ты хочешь сказать, смелее… говори… Мы ждем, - сказал Леонардо, метнув взгляд на Антонио, попутно зарисовывая в профиль его голову.

- Маэстро, все христиане знают – Иуда предал Христа и обрек его на мучительную казнь… Вы великий маэстро, про вас говорят, вы пишете картины загадки, - Антонио снова вздохнул, опасаясь своей дерзости, - когда мы вам позировали, потом шептались, - какая на фреске скрыта тайна... Пытались догадаться… не можем. Просветите.

Леонардо слушал, одновременно не отрывая карандаша от бумаги, затем оторвался от рисунка, поднял голову, и на его губах заиграла слабая улыбка. Они желают философствовать. Что ж попробуем. И в народных головах есть такое, что мне не помешало бы знать.

– Вы трое не такие уж простаки… Тайна… мой секрет… Тайная Вечеря… Что я хочу изобразить? Сначала я и сам не знал. И пока на стене не появится вся фреска, если бы я и хотел вам объяснить, то полностью не смог бы.

– Намекните, чуточку, – с умоляющей интонацией в голосе попросил Антонио, - позвольте маэстро, вас спросить, с нашей первой встречи я стесняюсь вас спросить: что вперед - мысль или жест…

Леонардо вскинул брови. Этот вопрос мог задать ему Пачоли или приор, но гончар, миланец из простонародья. Почему я не задал этот философский вопрос себе. Так все же что впереди жест, а мысль потом, когда уже поздно остановить жест, не так ли? Этот вопрос пришел в голову умелому гончару, бесконечно верующему человеку, который наделен искрой сильного любопытства, так как не ведомо ни ему, ни его друзьям никогда не удастся проникнуть во внутренний мир придворного живописца и к тому же живописца столь загадочного. И все же, удивляясь собственной храбрости, Антонио проявил настойчивость, которая не была оскорбительна для маэстро. Если бы Антонио почувствовал, что Леонардо, несмотря на свою скрытность, не может сдержать сжигающий его изнутри порыв, открыть хотя бы частичку своей главной идеи. На чем стоит мир и на чем стоит знание о нем, на чем стоит вечная борьба познания с обширным полем непознанного.

Что нами художниками и инженерами движет? Уж вовсе не привычное и не глубокое любопытство. Лодовико и сама судьба проторили ему дорогу к одной из опор Вселенной. И Христос, как никто другой, его главный союзник. И обращаясь к гостям, Леонардо разве открывал тайну им, или убеждал самого себя. Леонардо не стал пускаться в разъяснение своей основной идеи композиции фрески. Тайная Вечеря перевернула весь христианский мир. И если уровень общения снизить, то эти трое миланцев не смогут позировать ему, они не поймут, как велика их роль в помощи Леонардо – создать великое творение. Леонардо обратился к Антонио, не минуя философского осмысления того события, которое произошло на Тайной Вечере.

- Антонио, ты хочешь, чтобы я тебе ответил, что вперед жест или мысль? Мой ответ таков. Когда ты лепишь из глины горшок, что вперед движения твоих рук или мысль, Ну-ка скажи.

- Маэстро, конечно, мои руки и пальцы сами знают, как им двигаться. Если бы это было не так, то я не заработал бы ни сольдо, так как только бы думал, как двигать пальцами и руками. Выходит жест впереди, потом за ним бежит мысль.

- Верно, Антонио, но бывает мысль бежит впереди жеста, когда не знаешь, как делать свое дело. Сначала отвечаю тебе на твой первый вопрос, в чем тайна трапезы Иисуса и его учеников.

Начну с того, понимаете ли вы тайну роковых слов Христа? Иисус говорит апостолам, я вам не открою, то, что я знаю, и кто предатель, вам эту тайну я не открою.

Лицо Антонио озарилось нескрываемым недоумением.

– Маэстро, любой человек, купец, ремесленник, командир солдат, узнав, что среди преданных ему людей, один предал его… собрал бы всех и сказал этим людям – этот меня предал… Судите предателя. Он предал не меня, он предал всех нас.

Антонио все более поражал маэстро. «Нераскрытая одаренность, да он поумней наших придворных», - подумал Леонардо. Теперь Леонардо окончательно убедился, как верен был его выбор с этими натурщиками. Леонардо обратил внимание, с каким восхищением посмотрели на Антонио, Давид и Матео. Еще бы, их друг спорит с самим маэстро. Леонардо, который наблюдает везде и всегда, не увидел здесь явление спора, ему представилось, что глубокие истины не доступны житейскому мышлению обычных людей. Многое для них неясно, но в их жизни это им не мешает.

Леонардо, не разъясняя сути, ответил:

– Христос сказал не ученикам, себе, я отрешен и одинок в этом море человеческих чувств.

В мгновение мысль у Леонардо потекла легко и свободно, как бы сама собой, поскольку оковы не разглашать свои идеи настолько ослабли, что он спокойно продолжил.

– Сами апостолы непредсказуемы в своих чувствах, полная неопределенность и в их жестах, и в их чувствах, они не знают и не могут поверить, что среди них есть предатель.

Тут Леонардо решил, что он может хотя бы чуть-чуть им намекнуть о своем замысле, потому что нахлынувшая истина, сама обладает такой энергией, что он уже не в силах ее утаивать. Неизменный принцип работы в живописи Леонардо: не разглашать еще не сделанное, но это не было в правилах общения Леонардо со своими учениками. С ними маэстро допускал отклонение от своего общего принципа таинственности и загадочности. Часть своих глубоких идей и мыслей он объяснял ученикам, был откровенен предельно, не только потому они были его преданными учениками, но еще и потому что нуждался в их советах. Так поступал и Верроккио, никогда не подавляя своих учеников своими знаниями и опытом.

– Антонио, когда Христос говорит о предательстве, он не называет имени предателя. И потому апостолы растеряны и их взгляды устремлены в разные стороны… для них нет истинного знания, нет, но в природе так много неизвестного и только знание может бороться с неизвестным. Стена еще белая и она ждет, а что ждет, пока не знает никто, и я не знаю. Удастся ли мне изображение тайны Христа. Философствовать не будем, хватит того, что я вам сказал. Вы устали, отдохните, посидите за столом, расслабившись. Салаи принеси гостям фрукты, поешьте немного, вы славно потрудились.

Натурщики ушли, Леонардо, взглянув на разбросанные на столе рисунки, ощутил, как отлегло от души, будто тяжелая ноша упала с плеч. В море непознанного из безбрежной глади океана вырос островок. Еще тройка апостолов близка к тому, чтобы начать с нее расписывать на стене последнюю трапезу Христа со своими учениками.