«Истребитель стал как бы частью моего тела и моего мышления»

Е. Синицын

Александр Покрышкин - гений воздушной войны. Психология героизма (фрагменты из книги)

«Истребитель стал как бы частью моего тела и моего мышления»

Чтобы превратить, на первый взгляд, невозможное в действительность, стать непобедимым асом в небе войны, необходимо превзойти самого себя в психологическом плане, и достичь высочайшего мастерства пилотажа и атаки, хотя даже это может не спасти лётчика от гибели. Есть ещё одна опасность у лётчика-истребителя, которая подстерегает его во всех перипетиях войны в небе. В книге «Небо войны» Покрышкин вспоминает об одном трагическом случае в самом начале войны:

– Да вот товарищи, только что возвратились с похорон… Рассказывают, что при посадке самолёт попал в канаву и скапотировал. А плечевых ремней у Миронова не было, отрезал тогда в Бельцах.. Ну и выбросило его. Переломало позвоночник. Миронов Костя! В полку он был для меня самым близким человеком…. (17, с.45).

Никто не атакует, никто не стреляет, а лётчик погиб. Нелепо погиб ведомый комполка Иванова лётчик Семенов. Чтобы избежать столкновения на малой высоте с горящим «хеншелем», Семенов резко отвернул в сторону и вверх. Таких грубых действий в пилотировании на малой скорости МИГ-3 не терпит. Самолёт сразу же свалился в штопор. Малая высота не позволила вывести истребитель в горизонтальный полет, «миг» врезался в землю и взорвался. Недалеко от упавшего истребителя рухнул и «хенкель».

«Что толкнуло Семенова на атаку? Если бы на наших самолётах была радиостанция, то Иванов или я одернули бы лётчика. Это событие, происшедшее буквально в течение минуты, ошёломило всех лётчиков группы. Но под нами шла вражеская колонна автомашин, надо было немедленно действовать», – описывает этот трагический случай Покрышкин. Трагедия произошла, потому что Семенов, плохо знал свой истребитель. Не в бою смерть настигла выдающегося аса Дважды Героя Советского Союза любимого ученика Покрышкина Александра Клубова, когда он испытывал новый истребитель Ла-7. Истребитель из-за сильного бокового ветра и из-за неподготовленной летной площадки выскочил при посадке одним колесом за пределы плохо подготовленной лётной посадочной полосы, скапотировал, в этой аварии Клубов сломал себе позвоночник. Неисправность в истребителе подстерегает лётчика и в бою, и вне воздушного сражения. Боевой полёт начинается со взлета, и даже здесь лётчика подстерегает опасность. Истребитель мчится по взлётной полосе, Покрышкин в мыслях уже в небе, дает полный газ, скорость разбега нарастает, через несколько секунд — истребитель оторвется от земли, и вдруг страшная тишина, рёв мотора смолкает, его как будто обрезало неведомой враждебной силой. Гнетущее безмолвие.

«Впереди лог с речушкой, где самолёт наверняка скапотирует. Зажимаю тормоза колес и, не давая самолёту развернуться, останавливаюсь на границе летного поля». Все бегут к самолёту. Вскоре выяснилось, авиатехник неправильно установил предохранительные клапаны. Мастерство лётчика спасает истребитель и себя. Однажды в бою, у истребителя Покрышкина сорвало сдвижную часть фонаря. И несколько полётов Покрышкин летал без нее. Мысленно связывая различные события, он догадывается, что эта поломка сказалась на девиации компаса, потому что сдвижная часть состоит из металлических трубок. По-видимому, при перелете в Маяки Покрышкин в грозовых тучах ориентируясь по компасу, увел группу вправо, вследствие чего возникло отклонение от маршрута при перелёте. Сначала он не мог понять причину этой ошибки, которая произошла из-за девиации компаса. Будучи профессиональным авиатехником, Покрышкин прекрасно знал, что производственные дефекты не исключены в серийных истребителях. И поэтому максимальная скорость наших истребителей была ниже, чем она была зафиксирована на опытных образцах. Было ясно, что эти дефекты будут предсказуемо и непредсказуемо сказываться на величине развиваемой истребителем скорости. Но именно высокая скорость была положена в основу тактики истребительной авиации Покрышкина. Возникает сложнейшее противоречие при достижении нашими истребителями успеха в бою.

Покрышкин знал о том, что у «мессершмиттов» скорость была выше, даже чем запроектированная скорость у «мигов» и у «яков», знал он к тому же, что дефекты ещё более усугубят положение, снижая проектируемую скорость наших истребителей. Приходилось и это учитывать. Поэтому вскоре Покрышкин начал раздумывать над чередованием манёвров, которые будут компенсировать недостаток скорости у «яка» или «мига». И решение нашлось. Есть манёвр, когда скорость нарастает, превышая даже максимальную скорость опытного образца истребителя по прямой. В этом же манёвре скорость существенно превышает скорость по прямой у «мессершмитта». И действительно в «соколином ударе» скорость нарастает до таких пределов, что становится гораздо больше, чем у атакуемого объекта, даже у скоростного истребителя-штурмовика. А. Смирнов, анализируя в работе (25) производственные дефекты в конструкции истребителей, отмечает, что «свечи мотора АМ-35А, стоявшего на МиГ-3, уже через три часа работы требовали замены - и, значит, примерно в каждом третьем боевом вылете начинали сбоить, не позволяя «мигу» развить теоретически достижимые скорость и скороподъемность. Частым явлением на МиГ-3 был также отсос на больших скоростях от поверхности крыла посадочных щитков (закрылков) - неудачно спроектированных или неудачно пригнанных. Увеличивая аэродинамическое сопротивление самолёта, отклонившиеся в полете посадочные щитки «съедали» до 25-30 километров скорости» (25, с. 137).

А. Смирнов указал на другой ещё более серьезный недостаток наших истребителей МиГ-3, ЛаГГ-3 и Як-1 – это отсутствие на них автоматических устройств, облегчавших управление винтомоторной группой (т.е. двигателем и винтом). Рассказывая о своих поединках, Покрышкин упоминает эту важнейшую деталь, как он, готовясь к горке, изменял шаг винта. Смирнов замечает, что в азарте боя пилоту было очень сложно следить и за температурой воды в системе охлаждения двигателя. Поэтому фронтовые лётчики-истребители, как правило, постоянно держали заслонку водорадиатора в таком положении, чтобы площадь сечения воздушного потока, проходящего через радиатор, была максимальной. Это обеспечивало максимальную теплоотдачу и гарантировало от перегрева двигателя, однако заслонка при этом оказывалась максимально выдвинутой в воздушный поток, и аэродинамическое сопротивление, создаваемое водорадиатором, также становилось максимальным. Скорость падала, когда надо было догонять спасающийся бегством «мессершмитт».

Поскольку Покрышкин сделал ставку на бои на вертикалях, то он должен был учитывать ещё один крупный конструктивный недостаток МИГа-3, заключающийся в том, что сражаясь в вертикальной плоскости, он должен был следить и за температурой воды в системе охлаждения мотора, и за составом топливно-воздушной смеси, поступающей в цилиндры двигателя. Как замечает Смирнов, с изменением высоты меняется плотность воздуха, и если, например, набирая высоту, лётчик забывал работать высотным корректором, то воздуха в смеси переставало хватать и топливо не успевало полностью сгорать в цилиндрах. А это, естественно, приводило к падению мощности двигателя и, значит, к уменьшению скороподъёмности. Представим, что после атаки «соколиным ударом» на стаю бомбардировщиков, наш истребитель пошёл резко вверх. Враг стреляет, а скороподъёмность не добирает до нужного значения. И всё из-за того, что лётчик не успевает работать высотным корректором. Кроме того, сражающийся на вертикалях советский лётчик должен успевать своевременно изменять шаг винта — иначе тот переставал «снимать» с двигателя всю развиваемую им мощность и скороподъёмность опять-таки уменьшалась. Поединок в воздухе это игра жизни со смертью, и успеет ли лётчик осмыслить свою ошибку, когда в горячности боя, он не успел изменить шаг винта, потерял из-за этой оплошности скорость вздымающейся вверх своей машины и, попав под пулемётную очередь врага, был сбит.

Немецким пилотам-истребителям управлять своей машиной было много легче, потому что винтомоторное регулирование на «мессершмитте» в зависимости от высоты осуществлялось автоматически, и немецкие асы все внимание концентрировали только на боевой ситуации. Читателю даже трудно вообразить, каким высочайшим мастерством должен был обладать Покрышкин, принимая решения в течение нескольких секунд, успевая следить за параметрами работы мотора, и как должна была работать его мысль, чтобы находить тот единственный манёвр, который позволял поймать в прицел самолёт противника. Делая горку на высокой скорости, погружаешь весь организм в экстремальное состояние, от перегрузки темнеет в глазах, и, несмотря на все это надо успевать следить за обстановкой. Успеть мгновенно дать оценку ситуации и стремиться поймать маневрирующий вражеский самолёт в прицел.

Весной 1942 года Покрышкину представилась исключительная возможность полетать на «мессершмитте». Что эта за машина, которая несёт смерть в воздухе. Пикирование, горка, вираж, скорость, доведенная до максимума. Один манёвр следует за другим. Враг силен, хитер и расчётлив, у него есть излюбленные приемы боя. Враг привык побеждать, пусть привыкнет проигрывать. Нужно досконально узнать эту машину. И капитан Покрышкин блестяще справляется с задачей понять, где сильные и где слабые стороны вражеского истребителя. Свой бесценный опыт он спешил передать своим однополчанам. И случай не заставил себя долго ждать.

«Я знал, что такое чего не знали другие», – вспоминает Покрышкин в мемуарной книге «Небо войны». Вечером, когда собрались его однополчане, он подробно рассказывает о том, как, используя слабые стороны «мессершмитта», поймать его в прицел, поджечь и сбить. Не так- то просто было найти последовательность и комбинацию выигрышных маневров. По данным, которые привел в книге А. Смирнов, «мессершмитт» превосходил все наши истребители в 1942 году существенно по скорости горизонтального полёта и по скорости пикирования, по скороподъёмности; чуть не в полтора раза по скорости на горизонтальных виражах, и особенно по вооружению.

И в материальном, физическом мире и в живом мире всегда любому явлению противостоит ему противоположное. Не существует однополюсного эффекта, так как находится другой эффект, мешающий первому беспредельно увеличивать свой потенциал. Компенсация и уравновешивание входит, как часть в реальность существования мира. Покрышкин стал искать, где преимущества «мессершмитта» переходят в свою противоположность. Так как у «мессеров» высокая скорость на горизонтальных виражах, то они должны из-за центробежной силы уступать «якам» и «мигам» в крутизне виражей, то есть в величине радиуса виражей. В этом была ахиллесова пята немецких истребителей, на которую сразу обратил внимание Покрышкин. У «мессеров» радиусы были больше, наши истребители могли делать более крутые виражи при горизонтальном маневрировании, уходя от прицела противника, затем переходя к атаке.

Покрышкин показывает на макете, какие фигуры высшего пилотажа можно противопоставить сильным сторонам вражеского истребителя. Так как у «мессершмитта» скорость пикирования выше, чем у «яка», то выход из пике у немецкого истребителя на горку не так быстр. Вот ещё одна ахиллесова пята у немецких истребителей. Достоинство в скорости у «мессера» переходит в его недостаток. Покрышкин поворачивает в руках макет «мессершмитта», вот положение, где «мессер» теряет свою манёвренность, при выходе из пике на горку «мессер» плохо переламывается и проигрывает нашим истребителям.

«Ловите этот момент», – говорит Покрышкин и наглядно демонстрирует приёмы воздушного боя. Лётчики слушают с огромным интересом бывалого аса. Они погружены в беседу, ловят каждое слово Покрышкина. Уверенность побывавшего в воздушных поединках опытнейшего лётчика-истребителя вселяется в них. Отчаянный поединок в воздухе или на земле – это схватка не только машин, манёвров, скоростей, пулемётных очередей. Но кто понимал в те далекие времена, когда отвергали достижения в мировой психологии Фрейда и Адлера, Юнга, их коллег и их учеников, что главным образом успех в бою определяется выигрышной психологией противоборства.

Интуитивно этот важнейший момент сражений в небе Покрышкин уловил сразу. Возможно, он вычитал его из книг, из анализа боевой жизни своих учителей-предшественников, первых русских лётчиков-асов Нестерова и Крутеня. И потому никогда Покрышкин не упускал из виду психологию противоборствующих сторон. Чем более известен противник, чем более известна вражеская машина, тем менее страшен психологически враг. Покрышкин давно понял одну существенную психологическую деталь противоборства – когда мы знаем слабые стороны противника, то и сильные стороны не так подавляют, потому что сознание и психическая энергия лётчиков концентрируется на приёмах боя в области уязвимой тактики противника. «Мессершмитт» изучен, понят, разъят по своей сути на элементы и собран из них.

Безусловно, для Покрышкина была очевидна и другая неоспоримая истина: лётчик, который чувствует истребитель как часть самого себя, имеет явное преимущество перед лётчиком, у которого отсутствует большая палитра ощущений сложнейших движений истребителя и своих рук, ног, пальцев, всего упругого тела атлета. Полное слияние истребителя и лётчика ещё одно философское кредо покрышкинской стремительной атаки в небе. В бою истребитель выручает лётчика, а лётчик бережёт свой истребитель даже тогда, когда проносится сквозь град раскаленных свинцовых пуль. Они неразрывны в чувствах друг другу: машина и человек, что не прошло мимо внимания поэта. Это могло бы показаться мистическим предначертанием времени, но истина так часто открывается в другом измерении. Гении - это одна семья, часто это соперники, часто единомышленники, но в каких бы отношениях они не находились, если сферы их деятельности пересекаются, их влияние друг на друга неизбежно. Часто гении связаны мистически и неподвластно разуму, их бессознательным желаниям. Никто не знает доподлинно, как в необозримом мире они находят друг друга.

Великая Отечественная война достигла вершины единения народа, там на её остром пике страданий, на пике кровавой математики связалось несвязуемое. И через двадцать-тридцать лет кровоточащие раны войны для русского народа были ещё свежи. Но нужна впечатлительная душа поэта, чтобы уловить дыхание трагического времени, когда жизнь каждого воина протекала на зыбкой грани, разделяющей реальность бытия, в котором неизменно присутствует забота о каждом дне и ту неизвестность, где исчезает всё. Но как понять смерть неодушевлённой машины, лишённой человеческой душевной боли, чувства счастья и восторга.

То, что поэты верят, что природа имеет душу, что природа дышит, живёт печалями и радостями, распускается весной, бунтует вулканами, извергая лаву; бурно дышит ветрами; счастлива, воспринимая солнечные лучи света, наслаждается собственной красотой, луной и речной гладью – это так привычно. И потому каждый поэт не может не отдать часть или весь талант слиянию своих чувств и природы. Найти же глубокие поэтические диссонирующие чувства у металлического самолёта означает выйти на высший уровень осмысления трагизма войны.

Окружающий нас мир неудержимо познается в контрасте мыслей, идей, образов и контрасте противоречий. Неразгаданная вера в истребитель, наделенный человеческими переживаниями, кажется выходящей из русла разума. Однако можно сколько угодно восхищаться красотой поэтической метафоры, если бы она не вступила в противоречие с философскими тенденциями гуманизма. Поэтому идея поэтического образа имеющей душу машины должна была воплотить осязаемый и глубокий трагический процесс.

Машинизация и механизация общества, как предупреждали Э. Фромм и другие выдающиеся философы ХХ века, породила дегуманизированного человека, становящегося придатком машины и роботизированного конвейера, навсегда теряющего связь с живой природой, связь с самим собой, со своей душой и сердцем. Но почему нас так волнует песня Высоцкого об истребителе?

Почему мы верим, что металлический истребитель страдает с такой же силой отчаяния, как могут страдать только люди? Почему страдания такой силы, погружаясь на дно души, вырываются оттуда как лава, и порождают протест истребителя-машины против всемогущего человека, который из кабины управляет его прочным телом, его судьбой и правом жить или лежать на земле развороченным и разнесённым на куски взрывом?

Истина не прячется стыдливо, напротив, она взывает от боли на поверхности, очевидна и потому не абсурдна. Тяжесть справедливой освободительной войны несут все и природа, и человек, и машина, которой человек управляет настолько, насколько машина в состоянии ему себя отдать. И потому абсурд исчезает, превращаясь в трепещущую ткань реальной жизни. Живая плоть грани трагического слияния машины и человека в смертельном бою с самозабвенной радостью почувствовала себя в объятиях двух русских гениев: непобедимого воздушного аса Александра Покрышкина и поэта Владимира Высоцкого. С предельно обострённым вниманием лётчик слышит песню-гул мотора, как слушают преданного и чуткого друга, когда тот ищет в душе другого отзвуки своих слов и песен. И истребитель, и лётчик вместе борются в неравном бою за свободу и жизнь в чистом небе. Руки сжимают штурвал, и истребитель тысячью нервных клеток откликается на это крепкое мужественное пожатье.

Однажды Покрышкин горячо поспорил с адъютантом эскадрильи Овчинниковым. Овчинников не верил, что МиГ-3 способен выдерживать такие эволюции, которые заставлял делать самолёт Покрышкин и в ответ на возражения Покрышкина говорил: «Что же, я, по-твоему, бесчувственная болванка, посаженная в кабину?

– Да, нет, – отвечал ему Покрышкин, – между тобой и болванкой есть некоторая разница. Её нельзя расстрелять, а тебя или меня, если мы будем так пилотировать, как ты, могут свалить на землю в первом бою.

– Брось стращать. У меня есть своё чувство машины.

– Правильно! – понравилась мне его мысль. – Но чувство нужно развивать – оно ведь тоже не терпит застоя и ограниченности. Смело иди на перегрузку, ищи пределы возможности для манёвра и скорости» (17, с.18).

В этом горячем диалоге двух лётчиков проявилась одна тонкость, Покрышкин любил свои истребители, на которых он летал, он чувствовал самолёт так, как не могли его чувствовать другие лётчики. И всё-таки Покрышкин опускается на реальную землю и говорит про машину, что её нельзя расстрелять, как тебя или меня.

Основная мысль у Покрышкина в столкновении двух разных взглядов на единое целое человека и машины неизменна и ясна – получить особое ощущение (чувство, как говорили лётчики) предельных состояний человека и слитой с ним машины. При переходе на американскую «аэрокобру» Покрышкину потребовалось приобрести новое чувство машины, отличное от ранее приобретенного чувства истребителя. В книге «Познать себя в бою» Покрышкин заметил: «Быстро овладел пилотированием самолёта на пределе его возможностей. Вскоре почувствовал, что этот истребитель стал как бы частью моего тела и моего мышления».

Ибо не мог Покрышкин, прирожденный авиаконструктор, но реализовавший свои могучие способности как лётчик-истребитель, не ощутить в небе концентрацию своего внутреннего мира на бесконечно близком ему и преданном друге истребителе. И кругозор аса, расширяясь в поисках новой тактики истребительной авиации, сжимался, сосредоточиваясь на тончайших совместных ощущениях себя и маневренной, сильно вооруженной «аэрокобры», мощнейшего истребителя, созданного для наступательного боя. «Аэрокобра» как своенравный необъезженный скакун, могла капризничать и «взбрыкивать» и входить в смертельный штопор при неумелом управлении полётом. Так и случилось, и только самообладание спасло неопытного лётчика.

Однажды молодой лётчик Сухов в учебном полёте на «аэрокобре», выполняя сложный манёвр на вертикальной горке, завалил машину в штопор. Успел выброситься из падающего самолёта на парашюте. Покрышкин не стал ругать молодого лётчика, но объяснил: «Летать – это не на верблюде с пулемётом ездить. При пилотировании самолёт надо чувствовать всем телом, даже мягким местом. По звуку мотора, шуму обтекающего воздуха, по напряжению рулей управления можно почувствовать скорость, не глядя на приборы. Иди, отдыхай. Готовься, завтра слетаем на спарке Ути-4». (18, с.304).

Выдающиеся воины тем и отличаются от обычных, что они способны выйти на запредельный или около предельный уровень человеческих возможностей. И это необыкновенное энергетическое состояние доставляет им особое чувство вдохновенного азарта в бою.

«Поблагодарил всех за помощь, взлетел, разогнал самолёт у самой земли и хватанул на вертикаль горку. Звук мотора, послушный руке самолёт сразу сняли тягостное настроение. Полёт как всегда полностью захватывал. Пусть это не покажется нескромным, но я жил этой стихией, любил её до самозабвения! Я снова в воздухе. Казалось, самолёт слушается не только управления, но и моих мыслей», – так Покрышкин, умчавшись в небо, в голубую стихию снял своё гнетущее состояние, получив известие о гибели в неравном бою друга Дьяченко. (18, с.98).