español

карта

об авторах сайта

 контакт

Е. Синицын, О.Синицына

Тайна творчества гениев (фрагменты из книги)

Гениальность и психопатичность

О связи психических отклонений и творчества ученые размышляют давно. Есть ли связь между состоянием кратковременного полубезумия, когда галлюцинации и фантазии разрушают привычный мир вулканическим всплеском психической энергии, порождающей творческий процесс? Почему одаренность связана с почти болезненной впечатлительностью? Почему гении способны войти в сомнамбулическое состояние высшего творческого экстаза? Не возможно дать однозначные ответы на эти вопросы в силу того, что многие бессознательные проявления психики одаренных людей почти не поддаются объяснению, но связь между странными психическими состояниями галлюцинаций и фантазий, близких психопатическим состояниям и процессом творчества, безусловно, существует. История не забывает о том, что гении часто бывали почти на грани помешательства. Первый, кто заявил, что нередко между гениальностью и помешательством нет четкой границы, был Ч. Ламброзо в книге «Гениальность и помешательство». Автор признается, что писал книгу в состоянии какого-то особого экстаза, который так часто приводит к прозрениям (46).

В вопросе о связи аномальных явлений психики и творчества его книга считается первой попыткой систематизировать все основные наблюдения, сделанные им на основе изучения жизни гениальных людей, которые имели какие-нибудь психические отклонения. Основная идея Ламброзо заключается в том, что гениальность и психические отклонения напрямую связаны между собой. Оригинальность, глубина и непознаваемость гениальных творений объясняется близким к помешательству состоянием их авторов в момент творчества и некоторые моменты жизни. Факты из жизни гениальных людей, приведенные Ламброзо в книге, свидетельствуют, что многие гении напоминали не вполне нормальных людей. Однако в силу того, что время, когда была написана книга многие данные, касающиеся особенностей психики человека, еще не были открыты наукой, большинство фактов приводимых Ламброзо в пользу своей точки зрения – относятся к числу так называемых качественных признаков, которые можно подбирать бесконечно, обнаруживая все новое число фактов из биографий гениев. Ламброзо нашел много сходных физических признаков, которые, по его представлениям, характерны как для сумасшедших, так и для гениальных личностей.

Он заметил, что многие из великих мыслителей подвержены, подобно помешанным, судорожным сокращениям мускулов и отличаются резкими так называемыми «хореическими» телодвижениями. Так, по его словам, Наполеон страдал постоянным подергиванием правого плеча и губ, а во время припадков гнева - также и икр; Петр Великий был подвержен подергиваниям лицевых мускулов, искажавших его лицо; философ Монтескье страдал от постоянного подергивания ног; физик Ампер при разговоре шевелил всеми конечностями. Ламброзо приводит еще множество других примеров, в которых он указывает на признаки аномального физического поведения великих людей. По мысли Ламброзо, гениальный человек отличается от обыкновенного тем, что он обладает утонченной и почти болезненной впечатлительностью.

По мере развития умственных способностей, полагал Ламброзо, впечатлительность человека растет и достигает наибольшей силы в гениальных личностях, являясь источником страданий и славы. Кроме повышенной впечатлительности сильные умы обладают и сильными страстями, которые придают особенную живость их идеям, но в тоже время чрезмерная впечатлительность является источником их нервных потрясений, нередко связанных с их необузданным воображением. Такие натуры, –  полагал Ламброзо, – более чувствительны «в количественном и качественном отношении, чем простые смертные», а их восприятие жизни и впечатления глубоки и долго остаются в памяти, комбинируясь различным образом. Малейшие мелочи и случайные обстоятельства, подробности, которые незаметны для обыкновенного человека, глубоко западают в душу людям одаренным и «перерабатываются на тысячу ладов, чтобы воспроизвести то, что обыкновенно называют творчеством» (46, с. 26).

Все особенности психики гениев, перечисленные Ламброзо, выражают не внутреннюю суть гениальности, а набор физиологических и физических признаков. Поэтому приведенные Ламброзо особенности натуры гения ничего не могут сказать о самой сути творчества. И среди обычных людей могут оказаться такие, кто изредка попадает в пограничное состояние психики – на грани нормальности, но быть в состоянии на грани недостаточно, чтобы создать выдающееся произведение. Хотя Ламброзо приводит ряд примеров, когда помешанные люди начинали творить как великие люди, но будем считать, что это ничем не доказанные уникальные случаи, не отражающие закономерности связи творчества и помешательства.

Те ученые, которые пытались обнаружить связь гениальности и психических отклонений после Ламброзо, стали обращать внимание не на поверхностные черты, показывающие сходство гениев и людей с психическими отклонениями, а искать глубинные причины того, почему многие из гениальных личностей обладали не совсем нормальной психикой.

По мнению оппонентов Ламброзо, существуют несколько вероятных гипотез, объясняющих особенности психики гения. Одни считают, что высшие способности гения есть следствие невроза, другие – высокий интеллект вызывает излишек возбуждения и является причиной нервных расстройств. Третья гипотеза гласит, что между гениальностью и неврозом нет никакой связи, но есть случаи, когда великие люди страдали нервными расстройствами и есть великие люди, которые абсолютно нормальны. Рибо в исследовании природы воображения отметил, что можно найти множество фактов, подтверждающие ту или иную гипотезу.

Серьезным исследованием связи гениальности и психопатичности были работы генетика В.П. Эфроимсона (102). Книги, опубликованные после смерти ученого, вновь открыли интерес к этой проблеме. Занимаясь изучением болезней гениев, В.П. Эфроимсон выяснил, что многие знаменитые люди страдали маниакально-депрессивным психозом. Эфроимсон нашел признаки этой психической болезни и у религиозных вождей, и у писателей, и у ученых, и у поэтов (Лютера, Канта, Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Мопассана и многих других гениев). Фрейда Эфроимсон квалифицировал как циклотомический гипоманиакальный тип. Несмотря на безусловную значимость исследований Эфроимсоном аномальных проявлений психики гениев, важнейший вопрос о влиянии на механизмы творчества гениев особенностей их психики по-прежнему остается мало изученным. В этой проблеме на период исследований Эфроимсона (и более ранних исследователей психопатичности гениев) было неясным главное: какие факторы управляют творческим процессом. Этот вопрос самый сложный, поскольку знание факторов, управляющих творческим процессом, выводит к другому интереснейшему вопросу – познанию загадок самого механизма творческого процесса. Все исследователи аномальности психики гениев отмечали только один отчетливый факт, что психопатия, проявляющаяся у гениев, неизбежно связывает их творчество и особенности их психики, а, следовательно, влияет и на продукты творчества.

Но сам этот существенный факт не проливает свет на закономерности процесса творчества, так как является лишь одним из факторов, влияющих на связь психопатичности и оригинальности стиля творчества гениев.

Как влияют аномальные проявления психики гениев на их художественное творчество? У человека средних способностей редко присутствуют сразу несколько составляющих, свойственных гению (например, развитая интуиция, способность к ассоциативному мышлению и одержимость), поэтому факторы творчества у него имеют невысокие значения, следовательно, вектор факторов, отображающий личность такого человека, находится далеко за пределами области гениальности Q. К тому же, у обычного человека нет того уникально разветвленного иерархического множества смысловых структур, запечатленных в памяти, которыми обладает гений. У таланта многое есть из того, что есть у гения. Может быть, талант  отличается от гения тем, что ему не удается войти в эту предельную зону, когда прозрение осуществляется как иррациональный мистический акт.

Богатство эмоционального мира, уникальное множество подвижных смысловых структур, бесконечные возможности устанавливать новые смысловые связи между явлениями и необычайная гиперчувствительность психики, фактически, составляют различные вклады в психику гения. Психические отклонения не обязательно сопровождают гения всю жизнь, но эпизодически, например, под воздействием сигналов внешней среды, жизненных обстоятельств или внутреннего конфликта, вторгаются в творческую жизнь, поражая автономный психонейрофизиологический комплекс и даже всю психику, но одновременно придавая высочайшую оригинальность творениям. История изобилует множеством примеров о временных психических расстройствах у великих людей. Страх посещал Микеланджело и из-за него он не доводил до конца начатые работы.

Французский драматург Расин с острой болезненностью реагировал на критику, его необычайная чувствительность заставляла забывать многочисленные похвалы, которыми его осыпали (46).

Испанский художник Гойя в один из периодов творчества был на грани помешательства.

Вот как описывает его состояние писатель Л. Фейхтвангер: «Долгие часы просидел Франсиско без движения, в тупом отчаянии. В мозгу его неустанно  кружились все те же бессмысленные слова: «Сам виноват, с ума сошел, схожу с ума... сам виноват... теперь мне крышка»… «Франсиско не терпелось рассказать другу обо всех пережитых ужасах, а главное – о самом страшном, о чем предупредил его Пераль, о том, что ему грозит безумие» (85, с. 397).

В среде ученых склонность к безумию встречается очень редко, но великий психолог и мистик К. Г. Юнг после тяжелейшего разрыва со своим учителем З. Фрейдом в течение четырех лет находился в состоянии душевного кризиса, причем сила его была такова, что Юнг даже не мог читать обычный курс лекций. В его духовном и физическом кризисе смешалось все: чувство вины перед Фрейдом, желание идти своим путем в науке, опасность вражды. Юнг, будучи, по природе типом с необыкновенно развитой интуицией, жил в состоянии, которое сам охарактеризовал как состояние преследовавших его необычайных снов и фантазий. Этот творческий и душевный кризис, по мнению некоторых ученых, едва не привел Юнга к помешательству, но когда кризис закончился, Юнг пришел к созданию основ своей аналитической психологии. Можно предположить, что выход Юнга из тяжелого депрессивного состояния произошел, когда он осмыслил кардинальные идеи своей теории.

Однако пограничное состояние психики между помешательством и нормальным психическим состоянием не обязательно является условием для великого творчества. Но там, где фантазия и воображение находятся в близком соседстве с безумными галлюцинациями, одаренный выдающимися способностями человек, способен выразить многое. Психиатр П. Б. Ганнушкин пишет о связи психопатии, фантазии и гениальности: «… нельзя не упомянуть об отношении, существующем между психопатией и гениальностью. Здесь надо исходить из того факта, что в не резко выраженной форме те или другие психопатические особенности присущи почти всем «нормальным» людям. Как правило, чем резче выражена индивидуальность, тем ярче становятся и свойственные ей психопатические черты» (65, с. 278).

Он полагает, что «среди людей высокоодаренных, с богато развитой эмоциональной жизнью и легко возбудимой фантазией количество несомненных психопатов оказывается довольно значительным». Поскольку по мысли ученого, в создании гениального произведения принимают участие два фактора: среда (эпоха) и творческая личность, то гиперчувствительность и обостренная впечатлительность, свойственные психопатическим личностям, помогают им стать гораздо более чуткими к запросам эпохи, чем так называемым нормальным людям. Историю, на самом деле, «интересует только творение (выделено авторами) и, главным образом, те его элементы, которые имеют не личный, индивидуальный, а общий, непреходящий характер». Личность самого гения неизбежно, – полагает Ганнушкин, – отступает перед историей на задний план, поскольку по своей биологической ценности гений вовсе не должен «иметь то же положительное значение, какое объективно принадлежит в соответствующей области его творению, поэтому спор о том, представляет ли гениальная личность явление дегенерации или прогенерации, по существу бесплоден» (65). Два явления – прогенерации и генерации: на одной стороне оси находятся умственно отсталые люди, их творческие способности близки к нулю, а на противоположной стороне этой оси, связывающей два полюса, находятся гениально одаренные люди, творческие способности которых устремлены к бесконечности. Но между двумя полюсами этой оси открывается пространство сумасшествия, поэтому при исследовании пограничного состояния психики, самое интересное попытаться понять, как изменяется и протекает основной процесс творческой работы бессознательного у гения, как меняется поток спонтанности, когда гений, как признавался Гете, входит в сомнамбулическое состояние. В подобном сомнамбулическом состоянии особенно велика роль вдохновения, без которого нет творческого подъема. Вдохновение, возникшее в пограничном состоянии, запускает и раскручивает поток идей и образов.

Один из самых великих и самых загадочных представителей человечества Леонардо да Винчи зеркально перевернул два полюса в человеческой психике. Написав гениальный, максимально неопределенный образ женщины на картине Джоконда, Леонардо фактически свел с ума неисчислимую массу зрителей этой картины, порождая хаос относительно мнений,  какой тип женской личности изобразил Леонардо, подробнее читайте в главах книги "Джоконда - система парадоксов в творчестве Леонардо да Винчи" - Пророчество Леонардо. Два полюса в человеческой природе: http://s-genius.ru/vse_knigi/2_polusa.htm

http://s-genius.ru/vse_knigi/prorochestvo_leonardo.htm

Есть четкая связь между аномальными психическими состояниями гениальных людей и иррациональной стороной их творчества в условиях проявления такого экстремального психического состояния. Это и есть парадоксальная особенность психической жизни гениальных людей. Но это больше относится к гениям искусства, поскольку гениальные представители научной мысли, без сомнения, в большинстве своем нормальны.

Попытки науки найти однозначное объяснение феномену гениальной психопатической личности всегда наталкиваются на сложность докопаться до подробностей жизни гения, ибо они не всегда становятся достоянием гласности. Но в художественной литературе такие попытки всегда интересны, ведь дар писателя позволяет домыслить те моменты жизни, которые часто ускользают от биографов. Это удалось писателю И. Стоуну в романе «Жажда жизни» о жизни и творчестве В. Ван Гога. От лица героя романа доктора Рея Ирвинг Стоун описал ту особенность характера художника, которая и отличает гениального человека от обычного: «Вы неврастеник, Винсент… Нормальным вы никогда не были... И знаете, нет художника, который был бы нормальным: тот, кто нормален, не может быть художником. Нормальные люди произведений искусства не создают. Они едят, спят, исполняют обычную, повседневную работу и умирают» (78, с. 411).

Необычная творческая и личная судьба Ван Гога заставила обратиться к его фигуре крупнейшего немецкого философа экзистенциалиста и психиатра К. Ясперса, интересовавшегося проблемой связи творчества и психических отклонений. Ламброзо выделил поверхностные черты, связывающие гения и человека с психическими отклонениями. Ясперс же в книге «Стриндберг и Ван Гог» глубоко философски рассмотрел проблему связи творчества и психических отклонений. Но на вопрос является ли шизофрения необыкновенных людей причиной или одной из причин создания ими выдающихся произведений искусства или литературы – ответил непрямолинейно, поскольку вопрос о связи творчества и психических заболеваний он считал одной из центральных проблем психологии, которая не только не решена, но и не сформулирована с достаточной ясностью. Ясперс полагал, что вероятность того, что психические отклонения являлись одним из условий, побуждающих к творчеству, велика, но не бесспорна. Он высказал крайне интересную и парадоксальную мысль о том, что психические заболевания стали оказывать заметную роль на творчество великих людей только в Новое время. Эту глубочайшую мысль Ясперс связал с особенностями цивилизаций и культур древности, средневековья, Возрождения и Нового времени.

О гениальных людях с психическими отклонениями эпохи средневековья и Возрождения почти ничего неизвестно. Ясперс предположил, что во времена до XVIII века у людей была предрасположенность к истерии, но, начиная с XIX века, наступила предрасположенность к шизофрении. Рассуждения привели Ясперса к выводу о том, что специфическая ситуация, наступившая к XIX веку, породила высокую интеллектуальную культуру и создала предпосылки для появления психических отклонений у чрезмерно восприимчивых творческих людей.

Творчество Стриндберга и Ван Гога – представителей этой высокоинтеллектуальной культуры стало основой для исследования Ясперсом роли психических отклонений у гения в его экзистенции. Проследив эволюцию творчества двух гениев, страдающих психическим заболеванием, Ясперс нашел некие закономерности. При изучении болезни Ван Гога на основе доступных ему материалов, Ясперс пришел к выводу, что при психических отклонениях, поначалу творчество еще продолжается и приносит нечто новое.

«Все это время, – пишет Ясперс, – существует высокое напряжение между сильными переживаниями и дисциплинирующей практикой творчества. Очень большие нагрузки истощают организм и постепенно доводят силы распада до крайнего предела. Искусство (и жизнь) в большей мере, чем раньше, приобретает значение, которое можно назвать метафизическим или религиозным. То, что обычно называют ощущением жизни, ощущением природы, ощущением мира становится… более реалистичным, более непосредственным и, в то же время, метафизически более наполненным» (107, с.227).

Ясперс полагал, что противоположности тесно связаны друг с другом: глубина мышления и всплеск творческой активности достигаются при начинающейся душевной болезни, но, достигнув абсолютного предела переживаний и ощущений, душа остается разрушенной. При прогрессировании психического заболевания, при усилении процессов распада личности, продуктивность творчества падает или утрачивается совсем. Исследование натолкнуло Ясперса на мысль о том, что при психическом заболевании у творчески одаренной личности (или даже у гения) возникает активность как освобождение неких сил, которые до этого были скованы сознанием. Бессознательное начинает играть большую роль, чем раньше, «взрывая цивилизационные ограничения». Отсюда близость к снам, мифам, детской психической жизни. Такая активность порождает открытие новых средств, которые потом становятся достоянием других творцов – последователей или эпигонов. Но описанная схема, как утверждал Ясперс, не вмещает всей полноты картины, она только дает общее представление о связи творчества и психических отклонений и проявляет общие основы нашего бытия.

В исследовании вопроса о связи творчества и психических отклонений Ясперс выступает с экзистенциальных позиций, полагая, что психоанализ с его акцентом на биологических характеристиках человека и инстинктах, не может отразить сущность высших уровней человеческой деятельности. В учении Фрейда, - подчеркивает Ясперс, - человек представляется «марионеткой бессознательного», его духовная жизнь является лишь «сублимацией подавленных импульсов».

Такая ориентация учения Фрейда, согласно которому вся человеческая жизнь рассматривается через призму бессознательных влечений индивида, воспринимается как ошибочная, не способствующая познанию человеческого бытия как такового. Но, не отрицая роль бессознательных влечений в жизни и деятельности человека, Ясперс не признает за ними статуса первичности. Внимание Ясперса было сосредоточено не столько на бессознательном начале человека, сколько на его сознании,  на его бытии.

Размышляя в этом контексте, он высказал гениальную догадку: продукты творчества людей с нарушенной психикой необходимо рассматривать не изолированно, а в совокупной экзистенции их создателей. Ясперс говорит о Ван Гоге: «… следует учитывать, что его личность, поступки, этос, экзистенция и художественное творчество в необычайной мере слиты воедино. Изолированное рассмотрение его художественного творчества, тем более – отдельных произведений, едва ли окажется удовлетворительным даже в плане понимания только смысла его искусства. Его творения вырастают из целостного духовного комплекса; взятые же сами по себе, они – всего лишь афоризмы» (107, с. 202). Термин Ясперса «целостный духовный комплекс» удивительным образом перекликается с идеей об автономном психонейрофизиологическом комплексе личности.

Поскольку многие из гениальных творцов в области искусства или литературы были натурами неуравновешенными и обладали подвижной нервной системой, то были склонны к самоубийству. Известен случай, когда в период депрессии композитор Шуман бросился с моста в реку, но к счастью был спасен. Еще один пример – самоубийство Цвейга на вершине его славы.

Э. Дюркгейм в своем исследовании «Самоубийство» писал, что самоубийство есть известный момент сумасшествия, и что к самоубийству предрасполагает неврастения, так как неврастеники, по своему темпераменту, как бы предназначены к страданию. Говоря о чрезмерной неуравновешенности и чувствительности, характерных для многих великих людей, приведем анализ типичных психологических черт типов, склонных, по мысли Дюркгейма, к самоубийству. Дюркгейм пишет: «… если такой человек должен в силу сложившихся обстоятельств жить в обществе и не может сохранить от наносимых обществом ударов свою болезненно-чувствительную натуру, то он испытывает гораздо большее горя, чем радости. Подобные организмы представляют собой прекрасную почву для мыслей о самоубийстве» (34, с. 55).

Анализируя таких типов с необычайно подвижной нервной системой, Дюркгейм заметил, что их духовный мир ежеминутно потрясается до самых своих глубин, а ум этих людей, не находя точки опоры, пребывает в непрерывном процессе преобразования. Рассуждения Дюркгейма о неврастеничных людях и особенностях их нервной системы, позволяют сделать вывод о том, что его представления об этих типах дают нам картину необычайно подвижной и сверхчувствительной психики гениально одаренных людей. Нельзя не остановиться еще на одном чрезвычайно интересном моменте, о котором писал Дюркгейм: есть особый вид психической патологии, который он назвал мономанией. Упоминая ряд теорий локального сумасшествия, он нашел в них особое звено, которое объясняет мономанию (34, с.42).

Дюркгейм замечает, что суть мономании, согласно господствовавшим в то время теориям, заключается в том, что человеческий ум состоит из различных свойств и разрозненных сил, которые действуют в соединении друг с другом, но нередко их объединение нарушается, и они действуют разрозненно. Дюркгейм полагал, когда разум, воля и чувствительность, оказываются разрозненными, то болезнь одного не захватывает болезни другого. А из этого неумолимо следует, что поражение болезнью одной из этих частей мозга вполне возможно (впоследствии теория существования мономании рядом ученых была отвергнута). Но, судя по всему, эта идея Дюркгейма объясняет многое в психике людей, а особенно в психике гениальных людей, и оказывается, что идея мономании так, как ее трактует Дюркгейм, гармоничным образом согласуется с идеей спонтанного изменения вкладов черт по осям системы координат, на которой базируется автономный психонейрофизиологический комплекс личности.

Дюркгейм пишет: «Мономания – это просто преувеличенная страсть среди ряда различных склонностей, ложная идея в ряде представлений, но идея такой силы, что она овладевает умом человека и всецело порабощает его. Например, чувство честолюбия из нормального становится болезненным и превращается в манию величия, раз оно принимает такие размеры, что все остальные мозговые функции как бы парализуются ими. Достаточно одного резкого движения чувства для того, чтобы умственное равновесие поколебалось, и мономания проявила себя» (34, с. 42).

Эта мысль  Дюркгейма звучит в ракурсе идеи об изменении вклада какого-либо фактора в психическую характеристику личности. Высказывание Дюркгейма интерпретируется в рамках теории осей и структур как преувеличенная страсть (резкий рост вклада на оси какой-либо страсти). Например, нормальное значение вклада «честолюбие» на оси, при определенных обстоятельствах, спонтанно вырастает до мании величия. 

Явление мономании находит сильную корреляционную связь с маниакальной навязчивостью (образа, безысходной ситуации, идеи). Эта маниакальная навязчивость обусловлена доминантой, которая представляет, по теории А. Ухтомского, комбинацию характеризующихся высокой возбудимостью созвездий нервных центров и предопределяет зацикливание нервных импульсов по ранее проложенным замкнутым траекториям нейронной сети, образующим облегченные пути циркуляции нервных импульсов. Навязчивый образ имеет резко выраженную эмоциональную окраску и, когда человек одержим чувством, навязчивый образ, имеющий всегда высокую эмоциональную окраску, всецело порабощает сознание. Чем сильнее и обостреннее страдание от неразрешимой проблемы, чем неприступнее стена, тем опаснее это пограничное состояние, тем глубже закрепляется в сознании навязчивый образ, который может привести психику в состояние многомерной фрустрации по всем возможным направлениям достижения цели.

Навязчивый образ предопределяет высокую одержимость и ненормальную заинтересованность нормального человека, – писал Х. Ортега-и-Гассет. Ненормальная заинтересованность проистекает от высокой концентрации мысли на достижении ранее поставленных целей. Тесная связь принципов цели, страдания и удовольствия с принципом навязчивого образа вызывает к активному совместному действию совокупность различных функций в психическом аппарате человека и в структуре компонент мозга. Навязчивый образ (из-за чрезмерного возбуждения) можно рассматривать как невротическое состояние, которое может быть как коротким, так и очень длительным. Самый характерный пример из науки – это открытие Менделеевым периодической системы химических элементов. Навязчивый образ, не уходивший из его сознания ни днем, ни ночью привел бессознательное ученого в такое возбужденное состояние, что Менделеев увидел во сне ассоциативный образ своей знаменитой таблицы в виде пасьянса разложенных игральных карт. А дальше процесс открытия развивался молниеносно.

Перескок на новую локальную информационно-смысловую структуру состоялся. И одна из причин этого перескока была связана с интерференцией различных, навязчивых образов. Когда ассоциативные образы вторгаются в информационно-смысловые структуры, эта интерференция становится благодатной и может привести к научному открытию. Но нужно пограничное состояние психики, тогда импульсы из бессознательного достигают сознания.

В крайних случаях, если навязчивым образом одержим гениальный человек, переход в маниакальность может порождать самые парадоксальные идеи, на первый взгляд кажущиеся невероятными, но впоследствии признанные революционизирующими прежние представления и взгляды. 

Интерференция навязчивых образов в психике таит в себе большую опасность. Внутри своей психики человек как бы идет по тонкому мосту, повисшему над пропастью безумия, так как спонтанность психических процессов уже настолько велика, что приближает к той границе, за которой мир реальности уступает место миру галлюцинаций. Навязчивый образ приводит к локальным изменениям в информационно-смысловых структурах, а они приводят к изменениям многих процессов в психике и в области сознания, и в бессознательном. В автономном психонейрофизиологическом комплексе резкое изменение вкладов ряда факторов нарушает адаптационные механизмы организма, тогда возникает эффект мономании.

В связи с этим можно по-новому взглянуть на интерпретацию идеи Дюркгейма о мономании. Действительно, разум и зависящий от него интеллект, могут функционировать нормально, но неуравновешенность, чрезмерная чувствительность и галлюцинации, действуя автономно по соответствующим осям координат, описывающим структуру личности, резко изменив свои вклады по этим осям, мгновенно преобразуют локальные информационно-смысловые образы. Предположим, что в силу чрезмерного напряжения нервной системы, в психике человека возбуждается агрессивный ответ на внешний удар. Однако это сильнейшее воздействие на психику не нарушает способности к логическим рассуждениям.

Уникальный пример мономании Бальзака приводит Цвейг в романе «Бальзак»: «Но Бальзак не умеет ждать, – пишет Цвейг, – он не в силах сдержать себя. Из случайного покупателя он немедленно превращается в коллекционера, в маниакального коммерсанта….И хотя Бальзак  с полным правом утверждает, что как писатель он вправе соперничать с любым современником, зато он впадает просто в идиотизм, намереваясь в качестве собирателя живописи сравниться с королями… создать собственный Лувр…почти без денег… Сквозь его жизнь проходит эта тончайшая грань между разумом и безумием» (97, с. 375).

Бальзак часто пускался в авантюрные коммерческие предприятия, и всегда на этой стезе писателя ждал печальный конец. Цвейг не объясняет психологическую природу этой самоубийственной страсти Бальзака, но все становится понятным, когда мы это явление интерпретируем как наличие в психике Бальзака доминантной оси, по которой вклад риска в коммерческой деятельности выступал маниакальной страстью, а жажда разбогатеть сразу и навсегда не оставляла его всю жизнь. Но к каким бы рассчитанным коммерческим сделкам не прикасалась рука великого писателя, его одержимость гения так необходимая ему в творчестве, переходила в коммерческих делах в убийственную торопливость и рушила все дело. В коммерции Бальзак до конца своей жизни так и не научился ждать. Коммерческая игра – это был вечный неизлечимый и навязчивый образ Бальзака. Информационно-смысловая структура этой игры была прочно запечатлена в памяти писателя, неизменно находилась в напряжении и только ждала своего часа, чтобы выплеснуться в сознание и прочно завладеть им, подчас вытесняя из него все остальные интересы.  

Как протекает процесс изменения в локальных информационно-смысловых структурах? Поскольку не затрагивается умение делать логические умозаключения, они остаются по-прежнему явными и четкими, но при этом, чувства могут становиться неуправляемыми. Впечатляющий пример мономании в литературе – это ревность шекспировского Отелло. У героя Шекспира возник эффект мономании на отдельно взятой локальной информационно-смысловой структуре. Цепочка логических умозаключений в сознании полубезумного от ревности Отелло была проста: платок оказался в руках Кассио, значит, это свидетельство измены. Ревность многократно возрастает, герой не владеет собой и убивает в припадке мономании и ярости невинную Дездемону. Безумие является локализованным, что и составляет суть мономании. Исходным моментом развития мономании становится резкое изменение одного или нескольких значимых факторов в автономном психонейрофизиологическом комплексе человека. Затем начинается лавинообразный процесс, включающий в себя другие механизмы психики человека. Попав в железные объятия мономании, человек стремится только к одной цели. Чувства достигают предела, их вклад в психику несоразмерен, и потому не имеет цены влияние других черт личности. Сознание попадает под власть нескольких иррациональных страстей, а они лепят скульптуру структуры, воплотившейся в навязчивом образе. В экстремальной ситуации на поверхность сознания выходят архаические чувства и неуправляемые иррациональные страсти, которые нарушают адаптационные возможности психики. Если представить психику шекспировского Отелло как многомерную систему координат, где по осям отложены: мышление, чувства, ревность, отчаяние и злоба, доверие и недоверие, то это может означать, что на оси большой вклад ревности с отчаянием и безумным желанием покарать неверную жену, ориентирует шекспировского героя на отчаянный трагический поступок.

Если мы вновь вернемся к модели гениальности с областями гениальности Q и оригинальности Y, то на границах этих областей можно выделить и область мономании M, эта область перемещается между областями Q и Y. Это означает, что ряд значимых факторов гениальности резко меняет свои вклады, когда психика находится на грани между нормальностью и психопатией. В такой ситуации возникает повышенная подвижность векторов обобщенных факторов гениальности (это явление, по-видимому, встречается у неврастеников). Очевидно, что связь творчества и депрессивных состояний обнаруживается у многих гениально одаренных людей. Тяжелая депрессия может быть вызвана страхом непризнания, который приводит к отчаянию. Страх непризнания порождает первую сильную фрустрацию и выступает как эмоциональный ответ на угрозу. Инстинкт самосохранения борется, вытесняя импульсы страха из сознания в бессознательное, но в бессознательном эти импульсы не исчезают, а страх непризнания становится неосознанным. И сознательная фрустрация превращается в бессознательную. Это приводит к растрачиванию психических и энергетических ресурсов, и отчаяние не исчезает. Если добавляется еще один фактор тот, который Фрейд назвал невротической тревогой (неспособность контролировать сознанием идущие из бессознательного разрушительные импульсы), то вклад этой тревоги еще более усугубляет положение психики. У уравновешенного человека в редком случае действуют оба фактора, поэтому он с ними справляется. Фрейд говорил, что невротическая тревога есть ответ на внешние сигналы. Эго борется с обоими видами тревоги, но энергия Эго не достаточна, тогда начинается упадок сил, возникает двумерная фрустрация, которая является следствием недостижимых целей. Подавленность и эмоциональные переживания усиливаются. У человека с чрезвычайной впечатлительностью, ранимостью такая ситуация становится ступенью на пути попадания в область пограничного состояния, когда сознание уже не может контролировать психические процессы, вытесняя их под порог сознания.

В состоянии депрессии все вызванные в сознание информационно-смысловые образы окрашены сильными отрицательными эмоциями, поэтому психический фильтр не пропускает положительные эмоции и положительную информацию. В сознании происходит противоборство положительных и отрицательных переживаний. Цели, вызванные положительными образами и связанные с творческим процессом, могут быть окрашены отрицательными эмоциями вследствие их недостижимости. В этом случае рождается состояние безысходности. Фрустрация становится многомерной, если все цели одновременно оказываются недостижимыми. Кругом одни тупики. А сильное воображение дополняет мрачную картину. Для любого творца явление многомерной фрустрации чревато жизненной и творческой катастрофой. Это та самая грань, за которой известны случаи самоубийства. Когда человека без видимой причины охватывает грусть, все гаснет, мир теряет свои краски, будущее превращается в черную неопределенную стену, а прошлое – в ленту темных воспоминаний, отягощающих чувством вины, – пишет польский психиатр А. Кемпинский о состоянии  депрессии. Нормальная жизненная энергия теряется, каждое решение становится неслыханно трудным, самые легкие дела возрастают до уровня проблем, которые нельзя решить, и мысль вращается вокруг одного навязчивого образа. Жизнь кажется безнадежной, а смерть – единственным избавлением.

Когда существует высокое напряжение между сильными переживаниями и творческим процессом, то большая нагрузка на нервную систему приводит к истощению сил организма и предельному выражению всех личностных черт. Если это личность творца, склонного все преувеличивать, крайне остро чувствовать, то в его произведениях, как говорил К. Ясперс, наступает время идеальных образов, значение которых, на первый взгляд, становится непонятным. Ощущение мира, природы, человеческих переживаний и поступков до предела обостряется. Освобождение духовных сил под воздействием этого напряжения сначала дает всплеск творческих находок, но затем наступает опустошение сознания. Александр Блок поэтически и образно высказал идею о причинах безумия Гоголя. Писателя поглотило само творчество: «Гоголь сжег себя самого, барахтаясь в лапах паука».

Когда психическая энергия писателя концентрируется на образах героев его произведений, то писатель так сживается с ними, что черты его собственной личности попадают под власть черт придуманных героев. Психическая энергия с большой скоростью перетекающая в художественные образы может сломать психику автора, не оставляя энергии на реальную жизнь. Гоголь так и не смог выбраться в реальную жизнь из оков своего гениального воображения и галлюцинаций. При аномальном состоянии психики, события реальной жизни вытесняются под порог сознания. Все что не касается творчества, в реальной жизни начинает раздражать. Разрушаются адаптационные свойства организма, что и приводит к безумию (или даже к смерти, как у Гоголя). Когда вклады ряда факторов с разной степенью своей силы действуют совместно, психическая жизнь человека нарушается, а граница между нормальным и полубезумным состоянием становится расплывчатой, тогда человек с повышенной впечатлительностью уже не выдерживает натиска образов, поглощающих его сознание.

Такой момент творчества, когда творец, погружаясь в запредельную область и переходя грань реальности в бессилии сопротивляться этой чужой и одновременно своей силе, сравнив искусство с Адом, философски описал Александр Блок. «Быть художником – значит выдерживать ветер из миров искусства, совершенно не похожих на этот мир…», но «…в тех мирах нет причин и следствий, времени и пространства, плотского и бесплотного, и мирам этим нет числа…». Размышляя о художественном творчестве и безумии Врубеля, Блок предположил, что Врубель не выдержал натиска этих миров. Часто так бывает с художниками, «...ибо искусство есть чудовищный и блистательный Ад. Из мрака этого Ада выводит художник свои образы… Леонардо заранее приготовляет черный фон, чтобы на нем выступали очерки Демонов и Мадонн… Рембрандт выводит свои сны из черно-красных теней. Но именно в черном воздухе Ада находится художник, прозревающий иные миры. И когда гаснет золотой меч, протянутый прямо в сердце ему чьей-то Незримой Рукой сквозь небеса и воздухи миров иных, тогда происходит смещение миров, и в глухую полночь искусства художник сходит с ума и гибнет…» (8).

Мир реального и мир духовного в восприятии гения склонного к помешательству начинает существовать отдельно и складывается впечатление, словно эти два мира борются друг с другом. Вследствие этой борьбы может начать прогрессировать психическая болезнь или могут родиться выдающиеся творения. К. Ясперс полагал, что в такие моменты проживание и ощущение жизни под воздействием психопатического процесса становится аффективным и непредсказуемым, а жизнь души и субъективные переживания получают выход: «Врубель видел сорок разных голов Демона, – писал Блок, – а в действительности их не счесть».

Вопрос о том, что гениальность часто продуцируется психопатическими процессами и, что гениальность и психические отклонения связаны напрямую, является многомерным и спорным. В предисловии к книге Ламброзо «Гениальность и помешательство» Л. П. Гримак, фактически, его оппонент, пишет: «Психоз не может создать талант, но при его наличии, он может придать ему новое выражение». Гримак, как и Ясперс, полагает, что психоз первоначально вызывает выход приглушенных в здоровом человеке сил, но впоследствии, эти силы поглощают талант и все его проявления. «Имеющиеся наблюдения, – продолжает Гримак, – убедительно свидетельствуют, что в психическом здоровье человека заключена важнейшая предпосылка для реализации таланта. Творческие возможности и проявления психических заболеваний не застывают на одной точке, а все время находятся в динамике» (27).

Потеря одаренности по мере прогрессирования психических заболеваний, по-видимому, может быть объяснена таким образом: в соответствии с принципами творческого мышления и особенностями природы творческих процессов (76), при прогрессировании психического заболевания нарушается процесс спонтанности, а при низкой степени спонтанности, поток озарений почти приглушен и не отвечает требованиям интенсивного творческого процесса.

Гримак отмечает, что в произведениях отдельных творчески одаренных лиц (поэтов, художников, музыкантов и пр.) резко отражается специфика их болезненного состояния. В предисловии к книге Ламброзо Гримак приводит одну из интерпретаций «Демона».

Психиатр С. Недува проанализировал известные варианты «Демона» Врубеля и показал, как тесно эти работы связаны с его болезненными переживаниями. «Если в первой картине «Демон сидящий» графическими, композиционными и колористическими средствами передается величественное и горькое томление Демона, то в исполненном через девять лет «Летящем Демоне» наряду с грандиозной силой движения отчетливо выступают мотивы обреченности».

По мере того, как психическое состояние Врубеля продолжало ухудшаться, он вновь изменял свое представление об образе Демона и в следующем художественном образе Демона (картина «Демон поверженный», которую Врубель написал три года спустя) мотив обреченности еще более усиливается, выражая предельное состояние этого чувства (27).

«Демон» Врубеля подтверждает идею о наличии в сознании человека психического фильтра. Если проинтерпретировать в рамках метода структурного анализа смысловых структур, как менялся образ Демона на картинах Врубеля, то можно предположить, что художник был как рабом своих мучений, так и вызываемой в сознание этими мучениями доминанты навязчивого образа «Демона». «Демон» стал болезненным выражением состояния крайней обреченности художника.

Вдохновение резко усиливает интенсивность творческого процесса, но вдохновение должно питаться мощью психической энергии. Откуда ее взять? Гениальная творческая личность способна погружаться в особое маниакальное энергетическое состояние творческого экстаза, когда бессознательное выходит на свободу. И такое состояние приводит к высокой степени прогенерации идей и образных решений у ученых, поэтов, писателей, художников, композиторов. Эта интенсивная прогенерация становится источником образов, доминант, идей и неожиданных решений, она объясняет высочайшую продуктивность творчества гениев. Чайковский написал «Пиковую даму» за сорок четыре дня, Ван Гог в один из периодов творчества писал по картине в день. Это состояние, когда талант питается мощью внутренней энергии вдохновения, творческого экстаза (можно дать и другое название этому состоянию), по-видимому, может настигать гения не так много раз за всю жизнь, ибо затраты психической энергии слишком высоки и период такой интенсивной работы не может длиться бесконечно долго.

Все права защищены. Ни одна из частей настоящих произведений не может быть размещена и воспроизведена без предварительного согласования с авторами.

                                                                       Copyright © 2010