Тайна творчества гениев. Зависть

Е. Синицын, О.Синицына

Тайна творчества гениев (фрагменты из книги)

Зависть

Человеческой природе свойственна могущественная и иррациональная страсть – эта страсть зависть. Зависть – вечный антипод и спутник гениальности, но зависть бессильна перед временем и бессмертием гения. В книге «Афоризмы и максимы» Шопенгауэр говорил о трех типах аристократии: 1) аристократия рождения и ранга, 2) денежная аристократия, 3) аристократия ума и таланта (101). Пушкин заметил однажды, какова разница между двумя первыми аристократиями и последней: «Что значит аристократия породы и богатства в сравнении с аристократией пишущих талантов». А гений оказывается между непониманием одних и завистью других.

В этом давлении общества на гения с двух сторон Артур Шопенгауэр увидел, что самым непримиримым образом масса относится к превосходству «…поэтому-то ум и даже гений должны на свете вымаливать себе прощение, если только они не находятся в таком положении, чтобы относиться к свету с гордым и смелым презрением» (101). Судьба самого Шопенгауэра странным образом является подтверждением его слов. Хотя деятельность его была удивительно многогранна (кроме философии он занимался теорией музыки, поэзией), Шопенгауэр не был признан среди своих коллег. При жизни он не пользовался авторитетом в ученом мире. Лишь спустя годы после смерти мыслителя интерес к его творчеству проявился не только в Германии, но и в других странах.

Прочитав Шопенгауэра, Л. Толстой писал о своих впечатлениях А. Фету: «… восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которых я никогда не испытывал. Я выписал все его сочинения, и читаю. Не знаю, переменю ли я когда свое мнение, но теперь я уверен, что Шопенгауэр – гениальнейший из людей. Вы говорите, что он так себе, кое-что писал о философских предметах. Как кое-что? Это весь мир в невероятно ясном и красивом изложении отражении. Читая его, мне непостижимо, каким образом может оставаться его имя неизвестным?» (Цит. по 14, с. 303).

Благодатной почвой для зависти является ханжество. В одном из писем Байрон писал: «Зависть ханжей всегда, и это естественно, побуждает их преследовать счастливых обладателей того, чего сами они лишены» (5, с. 187). Каждый факт из жизни гения, преследуемого своими менее одаренными коллегами, говорит о существовании некоего закона творческой жизни. Знаменитый ученый-ботаник Линней, изложив перед коллегами свою новую систему, стал предметом насмешек в ученом кругу. По словам Д^’Израэли, Линней был до такой степени приведен в отчаяние нападками некоего профессора Сигезбека, что хотел навсегда бросить занятия наукой.

В книге «Гениальность и помешательство» о феномене зависти Ламброзо написал: «… преследования гениальным людям приходятся именно от академиков, которые в борьбе против гения, обуславливаемой тщеславием, пускают в ход свою «ученость», а также обаяние их авторитета, по преимуществу признаваемого за ними…» (46, с. 32).

В 1826 году первый публичный доклад о существовании неевклидовой геометрии сделал русский математик Н. Лобачевский, сразу после него в 1831 году и независимо от Лобачевского, венгр Я. Бойаи опубликовал статью по той же теме. Две тысячи лет существовало знание, что евклидова геометрия, в основе которой положены двадцать аксиом, полностью описывает свойства физического пространства. Но настал момент в человеческой истории, когда это незыблемое знание было свергнуто с Олимпа. Прозрения о возможности существования неевклидовой геометрии уже проникли в сознание Гаусса – одного из величайших математиков. Но даже такой смелый математический гений не мог решиться на кажущийся ему безумным шаг – построить теорию неевклидовой геометрии для описания реального мира. В одном из писем он замечает, что необходимость евклидовой геометрии не может быть доказана человеческим разумом и для человеческого разума. Гаусс пишет, что может быть, только на том свете мы сможем постичь нам непостижимую структуру пространства. Но более тридцати лет коллеги-математики всего мира (за редким исключением), которые только и могли признать выдающееся открытие, не хотели и не признавали Лобачевского. Мало кто из них верил, что эти неевклидовы геометрии – непротиворечивы. Для них было шоком, что могут быть противоречащие друг другу несколько геометрий. Даже малая часть научного сообщества – в силу своего консерватизма, крайней парадоксальности научного открытия или всех факторов вместе взятых – может на десятки и даже сотню лет затормозить новые научные идеи. Борьба между учеными, работающими в рамках нормальной науки и отрицающими новую науку и учеными, создающими новые концепции – это всегда драматический и нередко трагический процесс, одни – отрицают жизнь и творчество других.

По этому поводу А. Шопенгауэр написал: «Если бы вред, приносимый науке людьми непризванными и неспособными, заключался лишь в том, что они не приносят никакой художественной пользы, то по отношению к художествам, еще – куда не шло. Но здесь они приносят положительный вред, прежде всего тем, что ради поддержания дурного они заключают союз против всего хорошего и всячески стараются подавить его. Ничего не в состоянии примирить их с превосходством ума; так оно – было, есть и всегда будет. И какое страшное большинство на их стороне! Это одна из главных помех всякого рода человечеству» (Цит. по 14, с. 325-326).

Эта мысль за пределами видения оптимизма! Ахиллесовой пятой гениальности всегда было то, что ей противостоят умы, не достигшие вершин в творчестве, но умело приспосабливающиеся к любой среде. Но если в своем неприятии многие только пассивны, а сопротивление связано с невежеством или равнодушием, то те, кто считают себя лучшими представителями нации, – пишет Юнг, – то есть те, кто лучше чувствует эти истины, и сам стремился их открыть, но не может – в силу недостатка таланта – выразить то, что выражает гений, эта небольшая часть общества не приемлет мощный творческий дух и человека его несущего. В основе этого неприятия, по мысли Юнга, лежит идея о том, что именно такие «лучшие представители человечества» относятся с непониманием или неприятием к творцу, поскольку «...они ненавидят творца этих идей, и притом не по злобе, а из инстинкта самосохранения» (105).

Противостояние и союз гения и сообщества людей метафорически можно отразить в векторном пространстве, если представить, что есть два вектора: один находится в области гениальности, а другой вектор, отражает суммарные вклады сообщества людей, окружающих личность творца. Если предположить, что компонент вклада зависти значителен, то расстояние между этими векторами велико. Это означает противостояние. Зависть иррациональна, как и всякая страсть: «зависть держит над миром могучую власть, никого не минет ее алчная пасть…». Подчас она прячется под маской, прикрытая лицедейством. Когда завистники преграждают путь творцу, тогда положение гения может стать трагичным. Но у завистников всегда остается горькое чувство бессилия противостоять гениальному дару. К счастью и зависть имеет предел, и по закону самосохранения гениальность преодолевает зависть даже тогда, когда зависть временно побеждает свою противоположность - восхищение. Но в вечности коллективная психическая энергия восхищения мыслью и красотой гениального творения восстанавливает справедливость.