Компенсирующая сила гения

Е. Синицын, О.Синицына

Тайна творчества гениев (фрагменты из книги)

Компенсирующая сила гения

Ещё одно свойство гениальности, без которого нет её ценности для человечества – это её компенсирующая роль. В этой роли не очевидный и почти скрытый социально-психологический процесс взаимных влияний составных частей общества как целостного живого организма, он показывает, почему природа создает такие флуктуации – эти пики человеческого сознания. Компенсация необходима, чтобы в ядре общества находился энергетический вихрь, способный обеспечить развитие человеческой мысли. Много талантливых людей, - замечает Д'Израэли, - появится прежде, нежели родится один исключительный гений, значит гениальность как флуктуация и выброс человеческого духа и мысли нужна и для того, чтобы не дать обществу застыть в привычных формах, она должна каждодневно будоражить, не давать обществу покоя, выводить из равновесия. Это психическое напряжение бунта гений берет на себя. С этим напряжением гении штурмуют бастионы застывшей мысли невежества и равнодушия чувств, подчас жертвуя собой. Величайший математик и сподвижник Эйнштейна - Герман Вейль не раз повторял в частной беседе, «что если бы определенные люди, десять или двенадцать человек внезапно умерли, чудо современной физики оказалось бы навеки утраченным для человечества. Столетиями надо было приспосабливать человеческий мозг к абстрактным головоломкам теоретической физики. И любая случайность может развеять эти чудесные способности, от которых зависит и вся техника будущего» (Цит. по 60, с. 315).

Следовательно, в индивидуальных проявлениях гениальности осуществляется сложнейшая компенсирующая сила гармонии высших взлетов человеческого духа и ума по отношению ко всей психической жизни человека. Редкие, но могучие пики гениальности рассеяны во времени тысячелетней цивилизации. Этот коллективный компенсирующий саморегулирующийся механизм человеческой психики выступает как вечный двигатель существования цивилизации. В этом проявляется субъективно-объективная сторона взаимоотношений гения и человечества.

Каждый из трёх создателей фундаментальных теорий личности - Фрейд, Адлер и Юнг - так или иначе, касались феномена гениальности и её отдельных аспектов.

Юнг выдвинул концепцию саморегулирования психики индивида. Её суть состоит в том, что слабые психические функции, вытесненные сильными (дифференцированными) психическими функциями в бессознательное, сопротивляются и не позволяют личности стать односторонней. Интересен и взгляд Юнга на компенсирующую силу творческих прозрений. Юнг полагал, что есть особого рода интуиция художника (художника в широком смысле), порожденная коллективным бессознательным, этой интуицией обладают выдающиеся просветители, пророки и вожди, которые живут в разные эпохи. Каждой из этих эпох свойственны свои предрассудки и пристрастия, требующие компенсаторной регулировки. Эту регулировку производит коллективное бессознательное, при этом вождь, просветитель, пророк или писатель «отдает себя на волю невысказанного желания его времени и словом или делом указывает путь к достижению того, чего тайно жаждут и ждут все, независимо от того, приведет это к добру или злу, к исцелению эпохи или её уничтожению».

Аналогичным образом, полагая в основе идею Юнга о компенсации, мы можем утверждать, что гений - это не просто редкое явление в человеческом обществе, гений, по сути, компенсация. Гений нужен для саморегулирования и компенсации односторонности общества. Поэтому компенсаторная роль гениев имеет три аспекта: первый – приобщение человека к творчеству через созерцание произведений искусства; второй – гении указывают пути, по которым движется человеческое общество; третий – бунт гениальной мысли, которая выдерживает давление всей массы человеческого общества. Всё это подобно опорам моста, перекинутого через реку истории, который под действием силы тяжести стремится обрушиться вниз, но опоры не позволяют это сделать. Эти опоры выполняют компенсаторную функцию человеческого духа – противодействовать мощи материального мира.

В предисловии к своей книге «История гения» Д'Израэли приводит слова Байрона о той цене, которую приходится приходиться платить гению за свой дар: «Я, поистине не знаю, гений ли я, как вам угодно меня называть, или нет – но скажу только одно, что решение этого вопроса меня мало занимает. Титул гения покупается многими слишком дорой ценою, и справедливость его не может быть с ясностью доказана до тех пор, пока потомство не решит дела, но потомство решает только тогда, когда это решение не может уже нас более занимать» (Цит. по 30, с. 13). Образно можно сказать цена гениальности – это судьба гения.

В этом контексте нельзя не привести слова Г. Олпорта: «Как несерьезно думать об отношении Пастера к награде или здоровью, пище, сну или семье как о первоисточнике его преданности своему делу. Длительное время он забывал обо всем этом, растворяясь в белой горячке исследовательской работы. И та же страсть прослеживается в историях гениев, которые при жизни так мало или вовсе ничего не получали в награду за свой труд» (Цит. по 95, с. 287). Чтобы что-то измерять, нужны весы, но здесь на чашах лежат влияние гения на общество и влияние общества на гения, его счастье и несчастье, восторг и равнодушие, признание и непризнание, слава и забвение, бесконечно трудный путь на Олимп свершений, успех и катастрофа. На чашах весов стоят события жизни и вечное бессмертие. Равновесие кратковременно, весы непрерывно колеблются.

Впечатляют лишения и страдания, через которые могут пройти гении в своей жизни. Бог музыки Моцарт был похоронен в общей могиле. Мусоргский спился и умер, не дождавшись признания. За гробом Стендаля шли только три человека. При жизни тиражи романов Стендаля не превышали трех тысяч экземпляров. Лермонтов бросился под пистолет по своей воле, - писал А. Блок. Стихотворение «На смерть поэта» фатально предопределило его судьбу. Посмотрим на упрощенную социально-психологическую картину «цена гениальности».

Столкновение массы и гениального одиночки качает чаши весов, ещё чуть-чуть и эта тяжелая масса навсегда сломает равновесие весов. Философия цены гениальности определяется противоречием между всепоглощающей властью творческого комплекса гения, фактически, порабощающего личность и стремлением к личной и духовной свободе. Оковы этого странного неумолимого перед другими влияниями – состояния гениальной души – не разрываемы. Но за свое «рабство» гений платит высокую личную цену.

Со всех сторон гениальность окружена судьбой. Если общество высоко оценивает творения гения, то судьба благосклонна. Если на чаше весов преобладают все факторы отчуждения, то трагический финал предрешен.

В понимании того, по каким законам живёт гений, есть предположение, что он живёт по своим собственным законам и управляет его психикой его мощное творческое «Я», иными словами, его автономный психонейрофизиологический комплекс. И несовпадение законов жизни и творчества часто предопределяет судьбу гения в обществе. Когда один поднимается над массой, инстинкт самосохранения или коллективная потребность в безопасности предупреждает, тогда масса включает свои механизмы самозащиты. Они побуждают к бессознательному и сознательному сопротивлению, а в некоторых случаях даже к уничтожению раздражающего фактора. Так появляются все те факторы, которые находятся на весах справа и угрожают постоянно.

У гения, напротив, инстинкт самосохранения перед «творческим порывом» может слабеть. Мир бессознательного и иррационального, о котором много писал Э. Фромм, подчас способен подавить разум человека. У гениального одиночки не менее, чем энергия инстинктов, мощная бессознательная творческая сила вступает в непримиримую борьбу с другим бессознательным слоем, в котором сосредоточена энергия разрушительных сил. Даже в пределах опасности инстинкт самосохранения у гения не может победить его стремления к творчеству. И в этом аспекте цена творчества выше всех других свойств его личности. Гений живет до тех пор, пока он творит. «Мыслю, следовательно, существую», – сказал Декарт. Это и есть сила, возвышающая гения над инстинктами и данная редким людям. Но наступает трагический момент, когда страдание о неизбежности конца творческой жизни превосходит страдание о неизбежном конце жизни биологической. У гения перед лицом надвигающейся смерти творческие силы возрастают во много раз. Многочисленные примеры подтверждают эту мысль. Галуа, предчувствуя свою гибель, в ночь перед дуэлью описал свои догадки, которые продвинули математику на сто лет вперед.

Экзистенциальная философия говорит, что человеческая сущность проявляется в экстремальной ситуации. М. Тибальди-Кьеза описала последние часы жизни Паганини: «И все же, прежде чем умереть, он ещё раз играл на скрипке. Однажды вечером, на закате, он сидел у окна в своей спальне. Заходящее солнце озарило облака золотыми и пурпурными отблесками, … Паганини перевел взгляд на прекрасный портрет лорда Байрона, висевший у его кровати. Он воспламенился и, думая о великом поэте, его гениальности, славе и несчастиях, стал сочинять самую прекрасную музыкальную поэму, какая когда-либо была создана его воображением... Музыкант едва закончил последнюю мелодическую фразу этой удивительной драмы, как вдруг смычок внезапно замер в его леденеющих пальцах... Это последний всплеск вдохновения уничтожил его мозг» (81, с. 327).

Трагический парадокс: чем больше творческих усилий прилагает гений в последние месяцы своей жизни, тем быстрее сокращается его биологическая жизнь и тем дальше он уходит в бессмертие и тем выше становится цена его гениального дара. Умирающий Моцарт, напрягая силы, сочиняет бессмертный «Реквием». Насколько это укоротило его последние дни? Уже совсем на пороге смерти Моцарт пишет трагическое письмо Л. да Понте: «Я продолжаю работать: сочинять музыку мне кажется менее изнурительным. Призрак смерти преследует меня повсюду. Я вижу его перед собой постоянно; этот призрак зовет меня за собой, уговаривает, твердит, что должен работать только на него» (Цит. по 17, с. 738).

Воображение писателя Д. Вейса помогает понять феномен трагедии творчества: «… огромным усилием воли Вольфганг заставил себя сесть за стол и приняться за концерт для кларнета. Он старался держать себя в руках, и не нервничать – это могло отразиться на вещи, – и писал музыку неземной красоты, …он погрузился в работу; концерт для кларнета был почти закончен, когда Вольфганг вдруг потерял сознание» (17, с. 735).

Понимая, что жизнь уходит, они продолжают работать с ещё большим неистовством. И. Стоун описывает последние дни престарелого Микеланджело: «Если бы у меня было в запасе ещё десять лет, пусть даже пять, – сказал Микеланджело изваянию, – я создал бы совершенно новую по духу скульптуру. Вдруг его накрыла темнота. Через несколько минут он пришел в сознание, но мысли у него путались. Он снова взял в руки резец, уставился взглядом в прозрачного - будто светящегося Христа. Он уже не мог сосредоточить внимание, не знал, куда направить острие резца... Спустя два дня, когда он стоял перед мрамором, замышляя отрубить ещё одну руку с кистью, чтобы явственнее высвободилось удлиненное тело Христа, его поразил новый удар. Он уронил молоток и резец, побрел, спотыкаясь к кровати и упал на колени» (79, с.302).

Трагическое предчувствие близкого биологического конца вынуждает, напрягая остатки физических сил, реализовать высший смысл жизни, который никогда не может быть выполнен до конца. Когда жизнь кончается, тогда преодолевая болезнь и теряя силы, они спешат сделать еще. «Если что-нибудь и завершает творчество, – пишет Камю, – то это не победный крик ослепленного иллюзиями художника: «Я всё сказал»». Но смерть творца, кладущая конец и его опыту, и его гениальности» (37, с.87).

При жизни гении нередко не оказывают судьбе сопротивление, внешние обстоятельства ломают их психику и сокращают физические силы. Роковые обстоятельства психической жизни гениев связаны скорее с тем, что их воля может быть разложена на две составляющих: одна – это воля, проявляющая себя в отношениях с людьми и вторая – это воля по преодолению самого себя. Преодолеть себя намного труднее. Это удел немногих. У гениев – это воля, ведущая их в потоке препятствий. Только во время войн отдельные герои даже перед лицом неминуемой смерти совершают неподвластные инстинкту самосохранения волевые поступки. А, казалось бы, безвольный неудачник Шуберт, будучи безнадежно больным, влача нищенскую жизнь, сочиняет музыку.

Если на весы положить судьбу, жизнь гения, то все же цена его дара перед человечеством измеряется в его великом будущем, то есть тем, что гений оставляет в своих творениях после себя.

И всё же, что это за таинственное, загадочное проявление человеческой психики, непонятное для обычных людей особое сомнамбулическое состояние, когда творческие силы отключают у человека всё кроме желания творить?

В стихотворении Лермонтова «Умирающий гладиатор» на чашах весов стоят: мужество и смерть, жестокость толпы и свобода вызова:

Ликует буйный Рим...

… Венчают похвалой победу и позор...

Что знатным и толпе сраженный гладиатор?

Он презрен и забыт ... освистанный актер.

Гений поэта проникает в глубины противоречивого человеческого мира. Гладиатор – метафора об оковах творческого человека, не испугавшегося подняться над окружающими, потому плата за мужество велика и возмездие неизбежно, и гладиатор-поэт погибает. Лермонтов был фаталист и предчувствовал свой близкий конец. Прибежище поэта – его уход в свое внутреннее «Я», спасение в одиночестве. Реальность жизни и мистичность судьбы, воображение и мысль - колеблются на чаше весов с переменным успехом. Эта компенсация противоположных начал, их столкновение и союз.

Христианский мыслитель Владимир Соловьев трактует цену гениальности иначе, чем её понимал Лермонтов. В. Соловьев пишет: «Другими словами, гордость для человека есть первое условие, чтобы никогда не сделаться сверхчеловеком, и смирение есть первое условие, чтобы сделаться сверхчеловеком; поэтому сказать, что гениальность обязывает к смирению, значит только сказать, гениальность обязывает становиться сверхчеловеком. Лермонтову тем легче было исполнить эту обязанность, что он, при всем своём демонизме, всегда верил в то, что выше и лучше его самого, а в иные светлые минуты даже ощущал над собою это лучшее» (77, с. 288).

В. Соловьев полагал, что поэт обязан уйти из-под власти демона гордости: «Да, это дурно, да это низко, но ты гений, ты выше простых смертных, но ты гений, тебе всё позволено, ты имеешь от рожденья привилегию оставаться высоким в низости…» (там же). И в статье о судьбе Пушкина Соловьев ставит и Пушкину тот же серьезный упрек – цена гениальности – быть выше земных страстей. И сам Пушкин задает себе и человечеству тот же сакраментальный вопрос: «Гений и злодейство две вещи несовместные?».

У одних гениев судьбы трагические, у других – счастливые. Если задать вопрос: всё это лишь случайное стечение обстоятельств или есть особая закономерность, как достичь успеха и признания? Почему у многих гениев жизнь скоротечна? Галуа трагически погиб в 21 год, не намного больше было отпущено Лермонтову, не дожили до сорока лет Пушкин и Байрон, не дожил до пожилого возраста Гоголь. Но есть и уникальные примеры долголетия гениальных личностей: Верди творил до 80 лет, Микеланджело – до 90 лет. Это тема отдельного исследования, требующая многочисленных данных социально-политического и психологического характера. И сами гении, раздираемые внутренними противоречиями, не знают, какие силы таятся в их гениальных творениях.

Гениальные открытия современных ученых внезапно явили миру демонические силы. Можно ли измерить цену гениальных пророчеств? Со времени фундаментального прозрения Фрейда о неизбежности войн прошло много лет, но мы видим, что пророк оказался прав. Современная цивилизация достигла высочайшего технического уровня и создала совершенное оружие для уничтожения людей. Немало гениальных ученых приложили к этому свою неукротимую волю к творчеству. Гении науки взвешивали цену своего гениального дара уже не только на весах познания, открытий, создания новых теорий и технологий, но и на весах зла.

Фрейд сказал: «Порой, когда мы слышим о чудовищных событиях в истории, возникает впечатление, что идеальные мотивы были лишь поводом для разгула деструктивных страстей» (89, с. 333). Мы не можем уйти от этого вечного пророческого вопроса, заданного Пушкиным: «Моцарт: Он же гений, Как ты да я, А гений и злодейство две вещи несовместные. Не правда ль?».

Читая Фромма, мы не можем пропустить цитирование им одной блестящей мысли выдающегося гуманиста нашего времени Льюиса Мэмфорда: «Мегамашина – это полностью организованная и гомогенная социальная система, в которой общество как таковое функционирует подобно машине, а люди – подобно её частям. Это вид организации с его тотальной координацией: с постоянным увеличением порядка, мощи, предсказуемости и всеобщего контроля» (Цит. по 92, с. 241).

Односторонность и направленность дробится на уровни, роль психических функций становится всё более примитивной, а бессознательное как часть и регулирующий механизм психики, как необходимость компенсации и гармонии уходит всё дальше вглубь, сознание индивида превращается в односторонне направленное. В этот уничтожающий индивидуальность механизм попала психика современного человека. Что становится результатом такого неумолимого господства односторонности?

В ракурсе этих представлений нельзя не задаться парадоксальным вопросом: что является вечным двигателем этой мегамашины современного общества? Коллективное сознание, над которым «некто» удерживает свой контроль? Как оно функционирует, кто этот могущественный «некто»? Этим «некто» может быть отсутствие компенсации в массе человеческого общества. Человек приспосабливается, у него нет сомнений, нет противоборства чувства и мышления, интуиции и ощущения. Всё стандартизировано. Разнообразие жизни принесено в жертву односторонности и механистическому однообразию.

Все великие мыслители прогнозировали ужасающий кризис такого одностороннего общества. Как отмечал Фромм, несмотря на то, что многие из них придерживались резко противоположных взглядов и консерватор Дизраэли, и социалист Маркс, и просветитель Дж. Стюарт Милль – все они предупреждали, что человек становится слабым, будучи порабощен собственной всё возрастающей алчностью (92, с. 240).

Дж. Стюарт Милль писал: «Признаюсь, я не обольщаюсь на счёт жизненного идеала, предлагаемого теми, кто думает, будто нормальное состояние для человеческого существа – это борьба за преуспевание; будто попирать и подавлять друг друга, расталкивать друг друга локтями и наступать друг другу на пятки – что и составляет существующий тип общественной жизни – это наиболее желательная участь для человечества или же, не что иное, как неприятные симптомы одного из этапов промышленного прогресса» (Цит. по 92, с. 240). Писатели фантасты Дж. Оруэлл и О. Хаксли описали этот всё поглощающий и всё разрушающий Молох.

Эйнштейн писал, что моральные качества выдающейся личности имеют, возможно, большее значение для их поколения и всего хода истории, чем чисто интеллектуальные достижения, которые зависят от величия характера больше, чем это принято считать.

Если гений является пассионарием, хотя не всякий гений пассионарий, то его страсть к жертвенности сразу или позже оценивается человечеством. И в этом смысле моральные качества гения значатся для общества не менее его деяний в области науки, реформаторства или искусства.