Тайна творчества гениев. Гении и дуэли

español

об авторах сайта

Е. Синицын, О.Синицына

Тайна творчества гениев (фрагменты из книги)

Гении и дуэли

Размышляя о творчестве гениев, нельзя не обратить внимания на предельные события жизни, которые подчас и решали судьбу человека. Философия экзистенциализма, полагает, что глубина человеческого существования и внутренняя сущность человеческой натуры являет себя именно в таких предельных ситуациях. В судьбах некоторых гениальных личностей бывали такие моменты, когда судьба зависела от случайности, когда какой-нибудь надлом, связанный с психическими реакциями на экстремальные ситуации или событие становились причиной гибели. История помнит немало примеров и рокового стечения обстоятельств, и длинной цепи событий, о которых экзистенциальная философия может сказать: феномен судьбы гения в том, что судьба вступает в противоречие с творческими силами и часто побеждает. Поскольку уникальность психики гения нельзя описать простейшими реакциями, то вопрос о том, может ли гениальная личность выстоять в критический момент жизни, требует разностороннего психологического анализа. Известно, например, что многие гении стрелялись на дуэли, но не один не убил своего противника.

Эварист Галуа

Математик и революционер Э. Галуа в последние часы перед роковой дуэлью приводил в порядок свои статьи, где изложил теорию групп, опередившую развитие математики на столетие. Почему погиб Галуа? Можно предложить, что он не был хорошим стрелком, не успел первым выстрелить или долго целился, а противник опередил его. Или Галуа погиб потому, что даже в экстремальный момент жизни у него не была актуализирована потребность в безопасности. Это кажется невероятным, ведь в пограничной ситуации эта потребность у любого человека выходит на первый план сознания. В ночь перед дуэлью Галуа писал, что он может погибнуть, но мысль унести с собой в могилу идеи не давала ему покоя. Победа на дуэли сопутствует не только умелому, но тому, кто наиболее беспощаден к противнику. А беспощаден будет тот, у кого сильнее доминирует потребность в безопасности, побуждая к мыслительному, а затем и поведенческому действию. В книге А. Дальма «Эварист Галуа математик и революционер» мы читаем, что за шесть дней до смерти Э. Галуа писал своему другу: «Сердце во мне возмутилось против разума; но я не добавляю, как ты: «Очень жаль»». Очевидно, разум предупреждал об опасности, но чувства воспротивились. Галуа был готов к смерти и об этом он писал перед дуэлью: «Я умираю жертвой подлой кокетки. Мою жизнь гасит жалкая сплетня. О! Почему приходится умирать из-за такого пустяка, умирать ради того, что так презираешь!» (Цит. по 31, с. 57).

Сознание жгли драматические образы: рок, неизбежность, несправедливость, жертва, смерть. По-видимому, как следствие такой раздвоенности мышления возникало противоборство двух смысловых структур: одной, отражающей потребность в безопасности и второй, связанной с его новаторскими идеями. Каждая информационно-смысловая структура, запечатленная в памяти ученого и вызываемая из неё в сознание, воспламеняла в сознании возбужденное пятно. Информация, сосредоточенная в этом возбужденном участке сознания хранила след его математических идей.

У ученого, напряженно думающего над какой-либо научной проблемой, сознание настроено только на те информационно-смысловые структуры, в которых эти идеи отражены (навязчивый образ). По-видимому, Галуа в момент дуэли не мог ни думать о том, что составляло его смысл жизни. Галуа был близок к отчаянию, он не боялся смерти, но боялся того, что глупый случай помешает ему исполнить свое великое предназначение перед наукой, предназначение, которое посылается судьбой не всякому смертному. Чтобы победить, нужно быть предельно сосредоточенным на всех деталях смертельного поединка. Когда же мозг отвлечен навязчивой идеей, то и разум не может сосредоточиться в экстремальной ситуации. У такого человека потребность в безопасности подавляется и вытесняется, может быть, поэтому Галуа был поражен выстрелом противника.

Михаил Лермонтов

Почему поэт ищет дуэли с жизнью? Потому что жизнь безжалостна к нему, потому что он жаждет ясности, он жаждет истины и правды, и в своих поисках поэт бунтует, зная, что играет над пропастью. Жизнь поэта – стихия спонтанности и воображения, им нет предела, они влекут за грань реальной жизни, и даже инстинкт самосохранения не спасает. Возможно, поэтому гениальные поэты чаще проигрывали дуэль у судьбы, чем побеждали судьбу. То, как человек принимает смерть, говорит о его внутренней сущности не менее, чем многие проявления его жизни. Хотелось бы по-новому взглянуть на психологическую картину последних мгновений жизни М. Лермонтова. Гибель на дуэли Лермонтова – это не просто гибель поэта, но и смерть гениального одиночки, бросившего вызов фатальности судьбы. Почему Лермонтов поднял пистолет вверх и не стрелял в Мартынова? Этот вопрос волнует уже полтора столетия. Расстояние отмерено, секунданты замерли. Дуэлянты по обе стороны барьера. И вдруг Лермонтов поднимает пистолет вверх, готовясь выстрелить в воздух. Что это? Снова открытая насмешка? Или жалость к противнику? Или явный жест к примирению?

Лермонтов ставит Мартынова – человека толпы – перед сложнейшим выбором: убить, не прощая незначительной обиды или не убить. Выбор сделан. Мартынов видит: Лермонтов приготовился стрелять в воздух, и он стреляет в безоружного. Лермонтов убит и соединил свою судьбу с судьбой другого русского гения – Пушкина.

Герой романа Лермонтова Печорин поставил Грушницкого перед таким же выбором – быть убийцей, потому что его пистолет был не заряжен или не быть им. Грушницкий стрелял. Лермонтов стал рабом неумолимого рока – Мартынов видел поднятый вверх пистолет он, как и Грушницкий, стрелял в безоружного. Что это было? Мистификация смысла самой дуэли? Неразгаданная загадка гения? История знает о достоверных фактах, но поток гипотез будет нескончаем, ибо эта история магически притягивает многих людей.

Образ дуэли преследовал поэта и, по-видимому, проигрывался в его мозгу неоднократно. Поэтому решение на дуэли он принял, скорее всего, мгновенно, не раздумывая. Молниеносно на бессознательном уровне возник сложнейший психический комплекс переживаний. С одной стороны, поэт показывает свое полное презрение к Мартынову, с другой – ставит вызов судьбе перед надвигающейся смертью. Образ дуэли из романа «Герой нашего времени» подчинил себе психику поэта. И в кульминационный момент жизни Лермонтов не смог победить сам себя.

Когда на сцене трагедии столкновение гения и человека толпы, почти всегда толпа побеждает и жестоко расправляется с бунтовщиком. Не каждая победа над гением запечатлевается в истории вспышкой выстрела, ударом шпаги или огнем костра. Но, как говорил Камю, трагедия бунта в том, что он всегда абсурден. Погибая, поэт теряет не только свою жизнь, ведь гибель гения вселенская утрата, поэтому такой бунт мгновенен и самоубийственен.

Александр Пушкин

Травля поэта продолжалась два года. Почти через полтора века другой гениальной поэт одной метафорой выразил то, что произошло с Пушкиным в два последних года его жизни – Пушкина убило само отсутствие воздуха.

Его мятеж не был молниеносным, как у Лермонтова, а шел с все нарастающей силой и был самоубийственен. Психическое напряжение в последние годы жизни поэта было очень велико. Большинство литературоведческих исследований о судьбе Пушкина выражают мысль о том, что Пушкин в полном одиночестве бросил вызов придворной толпе, и был ею убит. История гибели гениального поэта, несмотря на свою трагическую неповторимость, как ни парадоксально, выявляет определенные законы борьбы, когда чернь побеждает гениального одиночку. Кардинальный вопрос: почему ум бессилен против толпы? Почему он уступает ничтожной коллективной посредственности? С психологической точки зрения на этот вопрос нужно взглянуть в ракурсе исследования психических процессов и процессов мышления, чтобы рассмотреть версию гибели Пушкина иначе, используя метод анализа информационно-смысловых структур и доминирующих осей в характере поэта.

Приведем несколько основных версий, проливающих свет на причины гибели Пушкина. В книге В. Вересаева «Пушкин в жизни» автор заметок к главам В. Сайтанов приводит четыре версии гибели поэта: «Наиболее распространено следующее объяснение: поэт, измученный неблагоприятными обстоятельствами, обуреваемый страстной ревностью, доведенный до крайности оскорблениями, нанесенными его чести, посылает самоубийственное письмо Геккерену. Ситуацию в целом можно передать словами: «Затравили! Спорят только, кому принадлежит главная роль…» (Цит. по 19, с. 631), далее автор эпилога перечисляет имена известных гонителей поэта Бенкендорф, Уваров, Нессельроде и его жену. Вторая менее популярная версия гласит, что гибель Пушкина – это семейная драма, центральная коллизия в которой, любовный треугольник Дантес – Наталья Николаевна – Пушкин. Третью версию выражает мысль о том, что Пушкин пал жертвой обстоятельств. «Разве не унизительно, – считал В. Вересаев, – для великого человека быть пустой игрушкой чуждых внешних воздействий, и притом идущих от таких людей, для которого у самого этого человека и его поклонников не находится достаточно презрительных выражений?». Четвертая версия принадлежит А. Блоку. Он сказал, что Пушкина убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха (Цит. по 19, с. 631). Но, может быть, самую нетривиальную мысль для своего времени высказал В. Соловьев в статье «Судьба Пушкина».

Соловьев утверждал, что в своей судьбе и в своей гибели Пушкин частично виноват сам, ибо как величайший гений он не должен был опускаться до ничтожных царедворцев. «Главная ошибка здесь в том, – пишет В. Соловьев, – что гений принимается только за какое-то чудо природы, и забывается, что дело идет о гениальном человеке. Он по природе своей выше обыкновенных людей, – это бесспорно, – но ведь обыкновенные люди также по природе выше многих других существ, например, животных, и если эта сравнительная высота обязывает всякого обыкновенного человека соблюдать свое человеческое достоинство и тем оправдывать свое природное преимущество перед животными, то высший дар гения тем более обязывает к охранению этого высшего, если хотите – сверхчеловеческого, достоинства» (77, с. 181). Дальше Соловьев замечает: «Утверждать, что гениальность совсем ни к чему не обязывает, что гению всё позволено, что он может без вреда для своего высшего призвания всю жизнь оставаться в болоте низменных страстей, – это грубое идолопоклонство, фетишизм, который ничего не объясняет… Нет! Если гений есть благородство по преимуществу или высшая степень благородства, то он по преимуществу и в высшей степени обязывает» (77, с. 182).

Если взглянуть на последние годы жизни поэта как на его внутренний конфликт, то слова Марины Цветаевой о том, что поэта убила чернь в мундире кавалергарда и, что Гончарова, как и Николай I, – всегда найдутся, становятся отражением лишь одной стороны этой драмы. Пушкин вызвал на дуэль человека толпы, предопределив свою судьбу. Об этом писал и сам В. Соловьев:

Жизнь его не враг отъял,-

Он своею силой пал,

Жертва гибельного гнева.

«Мы знаем, что дуэль Пушкина была не внешнею случайностью, от него не зависящею, а прямым следствием той внутренней бури, которая его охватила и, которой он отдался сознательно, несмотря ни на какие провиденциальные препятствия и предостережения. Он сознательно принял на себя свою личную страсть за основание своих действий, сознательно решил довести свою вражду до конца, до дна исчерпать свой гнев», – уповал на разум поэта В. Соловьев (77, с. 200).

Но искреннее заблуждение Соловьева заключалась в том, что он обращался к разуму Пушкина, к сознательной части его психики, ошибочно полагая, что поведение человека полностью и всегда контролируется его разумом. Соловьев не догадывался о доминирующей внутри человека силе, открытую в людях Достоевским, могучей, непредсказуемой и убийственной силе бессознательного, которая подчас не считается с волей разума. Как часто разум бессилен справиться с экстремальными внешними раздражителями или сильными внутренними мотивами? Когда человек действует под влиянием страстей, то говорят, что его разум молчит. Страсти никогда не спрашивают разум, ставя разум перед собой на колени и отбирая у него психическую энергию. Когда разум не справляется с натиском страстей, их вулкан вызывает такие образы, которые заставляют человека жить на грани. Разум и бессознательное вступают между собой в борьбу, и выход этой борьбы во внешний мир нарушает все правила самосохранения жизни человека. Все реакции и поведение человека на сильные внешние раздражители только подливают масла в огонь.

Есть еще одно обстоятельство, которое, по-видимому, привело Пушкина к дуэли. По своему психологическому типу Пушкин был интуитивным экстравертом. Этот психологический тип характеризует необычайно сильное воображение и фантазия. Власть фантазии над поэтом велика настолько, что он живет на грани двух миров – мира суетной обыденности с его реальной природой людей и мира культуры, который он и воплощает в своих творениях.

Нередко Пушкин наживал врагов из-за своей вспыльчивости. Как полагал В. С. Соловьев, главной бедой Пушкина были эпиграммы. Вот как описывает один характерный случай из его жизни М.И. Семеновский со слов А.А. Краевского, когда Пушкин написал эпиграмму на князя М.А. Дундуков-Корсакова. Однажды на одном из заседаний Академии Наук Пушкин шепнул Краевскому, мотнув головою в сторону сидевшего на председательском месте князя, заменившего председателя заболевшего министра просвещения Уварова: «Ведь вот сидит довольный и веселый,… а ведь сидит – то на моей эпиграмме! Ничего не больно вертится!» Вот эта обидная эпиграмма:

В Академии Наук

Заседает князь Дундук.

Говорят, что подобает

Дундуку такая честь;

Отчего он заседает?

Оттого, что… есть.

С. А. Соболевский пишет, что когда Пушкин лично узнал М.А. Дундукова-Корсакова, он жалел об этой эпиграмме.

Пушкин все более попадал под власть тех психических структур, которые отражали влияние внешних обстоятельств на его внутренний мир. С одной стороны, Пушкин был гениальным мыслителем с восприимчивой живой душой поэта, но с другой, поэт, как и любой человек, был носителем страстей, свойственных человеку. Но как придворный поэт, Пушкин должен был выполнять принятые при дворе правила «игры». Гений, зависящий от милости «двора», был связан необходимостью зарабатывать на жизнь, а это всегда влияло на судьбу художника при дворе.

Соловьев, описывая судьбу Пушкина, фактически, как бы предлагал Пушкину фантастическую альтернативу реальности: осмысливая свое гибельное положение, уйти из этого капкана мыслей и из придворной жизни. Но поэтическое воображение не всегда подчиняется логике человеческой, оно подчинено логике поэтической, которая не признает логику жестокой борьбы за жизнь. Эта логика постепенного включения всей психики в трагическую ситуацию, неизбежно приводящую к катастрофе. И оказывается, что психическая система гения так изменяется с каждым шагом, что избежать гибели уже почти невозможно, так как русло возможных решений сжимается. И спасительных вариантов становится все меньше. Если бы Пушкин не оказался смертельно раненным на дуэли, то, может быть, его стратегия «ходить по краю пропасти» и позволила бы ему выйти из безвыходного положения. Но судьба, преследующая русских поэтов, оказалась всесильной. Поэтому В. Соловьев, утверждая, что Пушкин виноват, поскольку гений не имеет право подчиняться воле толпы, был – не прав. В статье «Судьба Пушкина» Соловьев писал: «Есть нечто называемое судьбой, предмет - хотя не материальный, но, тем не менее, вполне действительный. Я разумею пока под судьбой тот факт, что ход и исход нашей жизни зависит от чего-то кроме нас, от какой-то превозмогающей необходимости, которой мы волей неволей должны подчиниться... Слишком очевидно, что власть человека, хотя бы самого упорного и энергичного, над ходом и исходом его жизни имеет очень тесные пределы». Но вместе с тем, - полагал Соловьев, - легко усмотреть, что власть судьбы над человеком, при всей своей несокрушимой извне силе, обусловлена деятельным и личным соучастием самого человека. «Так как мы обладаем внутренними задерживающими деятелями - разумом и волей, то определяющая наше существование сила, которую мы называемым судьбой, хотя и независима от нас по существу, однако может действовать в нашей жизни только через нас, только под условием того или иного отношения к ней со стороны нашего сознания и воли». И далее Соловьев пишет: «Немудрено поэтому, что роковая смерть Пушкина, в расцвете его творческих сил, казалась мне вопиющей неправдою, нестерпимою обидою и что действовавшей здесь рок не вязался с представлением о доброй силе» (77, с. 179).

Но эта мысль Соловьева и особенно его точка зрения о влиянии на судьбу поэта разума и воли - спорна. В творчестве Пушкин был недосягаем. Он, безусловно, вызывал и зависть, и неприязнь. Когда коллективная враждебная психическая энергия сильна, то от неё можно только уйти или эта энергия поглотит одиночку. Вражда группы заражает того, против которого она направлена. Вражда так близко стоит в психике любого человека с ненавистью, что одно возбуждает другое. Ненависть воспаляет в сознании такие образы, которые, доминируя среди других, обуславливают поведение, фактически, выстраивая траекторию почти предсказуемых поступков. Так шаг за шагом, день за днем, в сознании поэта формируется замкнутая сфера, внутри которой разрастается образ вражды, набиравший в себя всю мощь негативной психической энергии. Поэтому большая часть психической энергии поэта поглощалась этой ограниченной областью сознания. Уже после смерти Пушкина его близкий друг князь Вяземский писал: «Проклятые письма, проклятые сплетни приходили к нему со всех сторон. С другой стороны, причиною катастрофы был его пылкий и замкнутый характер. Он с нами не советовался, и какая – то судьба постоянно заставляла его действовать в неверном направлении» (Цит. по 19, с. 606). Вяземский, горько страдая от всего случившегося, не мог предположить, что сам Пушкин считал, что в борьбе против интриганов он действует смело и разумно. Любой человек не может поступать иначе, чем диктуют законы психики. Разум поэта оказался во власти бессознательной стихии. Трагедия непримиримого противостояния Пушкина кучке его врагов в том, что он слишком доверял своему разуму, логике и непревзойденному знанию людей и их поступков.

Пушкин был непрерывным психическим и почти физическим раздражителем при царском дворе: одних он восхищал, у других вызывал чувства противоположные. Атмосфера и стихия интриг все больше становились непереносимыми для впечатлительного поэта. Тяжелые грозовые тучи нависали над ранимой и гордой душой поэта. Общее раздражение вызывало у обеих сторон бессознательную агрессию.

Реакция Пушкина на издевательства, по-видимому, молниеносной. А. Амосов рассказывает такой случай: «Вслед за этим визитом, который Дантес сделал Пушкину, вероятно, по совету Геккерена, Пушкин получил второе письмо от Дантеса. Это письмо Пушкин, не распечатывая, положил в карман и поехал к бывшей тогда фрейлине г-же Закряжской, с которой был в родстве. Пушкин через нее хотел возвратить письмо Дантесу; но встретясь у ней с бароном Геккереном, он подошел к нему и, вынув письмо из кармана, просил барона возвратить его тому, кто писал его, прибавив, что не только читать писем Дантеса, но даже и имени его он слышать - не хочет. Верный принятому им намерению постоянно раздражать Пушкина, Геккерен отвечал, что, так как письмо это было писано к Пушкину, а не к нему, то он и не может принять его. Этот ответ взорвал Пушкина, и он бросил письмо в лицо Геккерену со словами: «Ты его примешь негодяй»! (Цит. по 19, с. 526).

В сознании поэта с роковой неумолимостью выстраивалась траектория поведения, которая побуждала его к мести и борьбе. И в этом окруженном со всех сторон страстями очаге сознания почти не было притока свежего чистого воздуха. Шаг за шагом возникало особое, болезненное состояние психики с навязчивым образом борьбы и желанием ответить ударом на удар. Оскорбленная честь затягивала поэта в сети гнева, в состояние вражды, когда чувства смирения, любви и добра вытеснялись из его сознания. Но когда держит верх энергия разрушения, на творчество сил остается все меньше и меньше. В эту изолированную область сознания все реже и реже проникали свежие струи чистого вдохновения, одухотворявшие поэта. Пушкин жил в плотной и душной атмосфере интриг и зависти.

Психическое перенапряжение и нервные болезни нередко связаны с недостатком психической энергии для нормальной жизни. Как только появляется недостаток энергии её тотчас же надо восполнять, но если жизнь не способствует этому, то неизбежно возникает критическая ситуация для адаптационных возможностей организма.

Проводя информационно-смысловой анализ трагических судеб и других поэтов, можно увидеть всюду общие закономерности. Многие поэты не могут приспособиться к агрессивной внешней среде. И Пушкин словами Бориса Годунова сказал о людях толпы: «они любить умеют только мертвых». Коллективная мысль интриганов витала в воздухе - нужно загнать поэта в капкан. Психическая травля продолжалась с нарастающим потоком напряжения и силы. Коллективная психическая энергия толпы оказалась неизмеримо больше психической энергии одиночки, может быть, поэтому исход этой схватки был предопределен. Есть битвы, выигрываемые молниеносно, есть – на длительном изматывании врага и его возможностей к продуманному сопротивлению и провоцированию противника на неизбежные ошибки, когда он находится в состоянии отчаянного положения. Соловьев упрекает Пушкина в том, что он не должен был отвечать на удары преследователей. Ведь даже его близкие друзья – Жуковский и Вяземский не могли помочь и спасти его. Но можно ли упрекать человека за то, что он бессилен управлять реакциями своей психики? Перестроить в стрессовом состоянии их разрушительный характер не удается. Поведение становится как непредсказуемым, так и предсказуемым в сторону трагического исхода. Попав на поле противника, Пушкин боролся не только со своими противниками, но и с самим собой внутри своей психической системы. Но в истории, по-видимому, редки случаи, когда одиночка смог бы противостоять силе толпы.

Ситуация, в которой оказался Пушкин, была столь тяжела, что, выражаясь современным языком, у поэта налицо были все признаки полного истощения нервной системы и сильного расстройства всей психической системы, а это, фактически, есть признаки развивающейся психической болезни как реакции на тяжелую жизненную ситуацию. Вот общие симптомы, которые мы можем увидеть из описания состояния Пушкина за полгода до его смерти, о котором говорила сестра поэта Ольга Сергеевна: «… была поражена его худобой, желтизною лица и расстройством его нервов. Александр Сергеевич с трудом уже выносил последовательную беседу, не мог сидеть долго на одном месте, вздрагивал от громких звонков, падения предметов на пол; письма же распечатывал с волнением; не выносил ни крика детей, ни музыки». Этот рассказ Ольги Сергеевны приводит Л.Н. Павлищев в своей книге «Кончина Пушкина» (Цит. по 19, с. 463).

Других столь объективных и, фактически, медицинских описаний расстройства психики Пушкина, по-видимому, нет. Однако и этого достаточно, чтобы представить, каково было общее психическое состояние поэта. Психический капкан действует страшнее стального, ведь действие его медленное и мучительное. Возникает непрерывный стресс, вызывающий разрушающее человека состояние. Если добавить к тому же, что денежные дела Пушкина находились в катастрофическом положении. «Наталья Николаевна писала брату, что у Пушкина» совершенно нет денег», – упоминает об этом Вересаев (19, с. 675). Всего долгов Пушкина после его смерти уплачено было опекой по 50 счетам около 120. 000 руб. Но в том психическом состоянии, в котором находился Пушкин, зарабатывать было невероятно трудно.

Два близких по духу гения – композитор Моцарт и поэт Пушкин – последние годы жизни оказались запертыми в ловушке крайнего безденежья. Вот что пишет Б. Кремнев о ситуации, в которую попал Моцарт в 1789 году: «Для Моцарта все яснее становилось, что в Вене из нужды не выкарабкаться. И он предпринял отчаянную попытку побороть нищету… Весной 1789 года отправляется в концертную поездку. …Дрезден, Лейпциг. Берлин – места новые, а все идет по старому: множество выступлений - в частных домах и во дворцах, похвал – тысячи, а заработок гроши…. С этими жалкими крохами он вернулся в Вену. А здесь опять нужда, заботы о куске хлеба, болезни жены, настойчивые и неумолимые кредиторы…. Нищета намертво вцепилась в его горло… Непрестанные невзгоды заметно изменили Моцарта. Он осунулся, постарел. В свои тридцать четыре года выглядел пожилым человеком, усталым и замученным…» (42, с 147).

Положение Пушкина было хуже – и долги, и расходы росли, его произведения раскупали плохо. Только в свершившихся трагедиях начинают неожиданно вырисовываться сложные психологические механизмы коллективной травли противостоящих толпе выдающихся одиночек. Таких примеров можно обнаружить немало, но особенно тяжело приходится натурам художественным.

Понимание процесса психической травли позволяет увидеть, как раздражение психической системы человека приводит к разрушению адаптационного механизма психики. Сильнодействующие стимулы внешней среды неизбежно вызывают ответную реакцию человека. Напряжение усиливается, когда в психике появляются чрезмерные вклады таких факторов, как гнев, жажда мести, уязвленная гордость, ревность и другие страсти. Эти страсти не способствует гомеостатическому равновесию, стабилизирующему всю психическую систему человека. В состоянии стресса разрушаются все адаптационные психофизиологические механизмы личности. Разум мечется вокруг этих навязчивых гибельных смысловых образов. Это состояние каждый день прокладывало в сознании поэта ту самую траекторию, которая все дальше уводила мысли и чувства поэта от высокого состояния духа. Навязчивый образ – это сложное и часто опасное явление в психике для любого человека. Навязчивый образ может сопутствовать творческой одержимости и сосредоточенности или может стать источником психической болезни. Навязчивый образ вражды и мести прочно захватывает психику человека, поэтому каждый гонимый толпою, должен был бороться не только с окружением, но преодолевать слабости своей нервной системы, её ранимость и впечатлительность. Но если поэт не обладает сверхчувствительностью и не способен к сильным эмоциональным предельно обостренным переживаниям, если он не сострадает и нечувствителен к чужим переживаниям, такой поэт не обладает особой нервной структурой, свойственной гению. Считают, что Пушкина погубили двор и равнодушие Николая I.

Навязчивый образ борьбы в сознании поэта развивался, не находя методов защиты, сознание неуклонно смещалось по траектории в сеть оплетающих внешних обстоятельств. Некоторые из особенностей поведения человека можно объяснить с точки зрения теории Юнга о психологических типах. Поскольку Пушкин был экстравертом, и потому объективная реальность довлела над ним. Согласно теории Юнга, в психике человека существует компенсирующий механизм. У экстраверта в экстремальной ситуации его бессознательная интровертная установка из состояния уравновешивающей, саморегулирующей, компенсирующей силы начинает подниматься на поверхность сознания, отнимая психическую энергию у доминирующей экстравертной установки. Между ними происходит борьба, так же как и происходит борьба между противоположными психическими функциями. Если человек интуитивно-мыслительный психологический тип, то, его сознательным функциям интуиции и мышления противостоят архаические функции - ощущение и чувство. В состоянии экстремальной психической ситуации эти архаические бессознательные психические функции прорываются в сознание, и человек попадает под власть своих слабых психических функций. Так, у мыслительного типа разум попадает под контроль чувств. У Юнга есть описания таких ситуаций, когда сознание индивида не в состоянии контролировать свои поступки, появляются депрессивная подавленность или болезни. Когда сознание поэта попало под власть иррациональных психических сил, у него нарушились защитные адаптационные свойства организма. В истории эта ситуация часто повторялась, когда над людьми с особым складом психики (как и у всех гениально одаренных личностей) нависали складывающиеся в роковую цепь обстоятельства.

Вновь обратимся к статье В. Соловьева. «Самолюбие и самомнение есть свойство всех людей, и полное его истребление не только невозможно, но, и, пожалуй, нежелательно. Этим бы отнимался важный возбудитель человеческой деятельности; это было бы опасно, пока человечество должно жить и действовать на земле» (77, с. 189). Эта мысль Соловьева предвосхищает в некотором смысле теорию о неискоренимом инстинкте человека – его стремлении к превосходству. В идее представить модель психики человека как систему координат, где на ортах откладываются вклады разных черт личности, такая трактовка Соловьева может объясняться варьированием вкладов этих черт личности (самомнения и самолюбия). Эти вклады в психику человека то больше, то меньше. При реакции на сигналы внешней среды, могут изменяться вклады различных черт личности, например, самолюбия и злобы или доброты и любви и т.д.

«Если своим гением Пушкин стоял выше других и был прав, сознавая эту высоту, то в своем самолюбивом раздражении на других, он падал с этой высоты, становился против других, то есть на одну доску с ними, а через это терял и всякое оправдание для своего раздражения, – оно оказывалось уже только дурною страстью вражды и злобы», – продолжает Соловьев (77, с. 189).

Но если было так в действительности, значит, реакция соответствовала внешним раздражителям – на вражду отвечают враждой, а не смирением. Многие гениальные одиночки похожи в своем открытом и скрытом протесте. Здесь могут быть истоки поражения выдающейся личности перед человеком толпы. Моменты последних лет жизни выстроили в сознании поэта трагическую траекторию развития информационно-смысловых структур. Тезис о свободе и безопасности гласит, что безопасность – это быть как все, уметь приспособиться. Друг Пушкина В.А. Жуковский рассматривал положение Пушкина именно через призму такого тезиса: быть при царском дворе - это доход, определенность, но для поэта быть при дворе – непредсказуемая опасность, ведь звание поэта при дворе не имеет цены. А чин камер-юнкера – двойное унижение. Пушкин нажил врагов, среди которых был могущественный граф Уваров. У жены поэта появился поклонник – Дантес (но мог быть и кто-нибудь другой). Дантес демонстрирует «возвышенную роковую страсть» к жене Пушкина, понимая, что эта страсть делает его еще более привлекательным. Между Пушкиным и Дантесом столкновение неизбежно. Для придворной жизни у Пушкина денег не хватало. Растут долги казне. «Домашние нужды имели большое влияние на нрав его. Вспоминаю, как он, придя к нам, ходил печально по комнате, надув губы и опустив руки в карманы широких панталон, и уныло повторял: «грустно! тоска!»…. я уверен, что беспокойствия о будущей судьбе семейства, долги и вечные заботы о существовании были главною причиною той раздражительности, которую он показал в происшествиях, бывшей причиною его смерти, - пишет в своих воспоминаниях Н.М. Смирнов (Цит. по 19, с. 189).

В ситуации внутреннего конфликта рост психического напряжения неизбежен. Высшая творческая жизнь нарушается. Шаг за шагом в сознании поэта неумолимо выстраивалась смертельно опасная траектория мысли об открытой непримиримой вражде и дуэли. Происходит борьба энергии поэта с силой энергии окружения. Есть только один спасительный вариант, уйти с поля битвы. Но психика и жизненные обстоятельства не позволяют. По-видимому, исход был предрешен. После острых конфликтов с Дантесом и Геккереном Пушкин вызывает на дуэль сначала второго. Конфликт улажен. Пушкин вынуждает Дантеса жениться на сестре Натальи Николаевны. Дантес не унимается и продолжает оказывать знаки внимания жене поэта. Анонимный пасквиль и Пушкин уже собой не владеет.

Сознание полностью переходит во власть навязчивого образа борьбы, который побуждает его разрубить узел только кровью. Единственный, кто мог защитить поэта – его жена, но она по-прежнему оставалась немым свидетелем. Почему молчал инстинкт самосохранения этой молодой женщины? На этот вопрос есть ответ в письме князя П.А. Вяземского княгине О.А. Долгоруковой: «Пушкин был, прежде всего, жертвою (сказано между нами) бестактностью своей жены и ее неумения вести себя, жертвою своего положения в обществе, которое, льстя его тщеславию, временами раздражало его – недоброжеластельства салонов и, в особенности, жертвою жестокой судьбы, которая привязалась к нему, как к своей добыче, и направляла всю эту несчастную историю» (Цит. по 19, с. 635).

Этим словам вторит Хомяков, который «справедливо полагал, что Пушкин был утомлен жизнью, и что он воспользовался первым поводом для того, чтобы от нее отделаться, так как анонимный пасквиль не составляет оскорбления, делающего поединок неизбежным. Охлаждение русского общества к поэту, материальные стеснения, столкновение с министром и, наконец, огорчения, вызванные кокетством его жены, привели его к горестной катастрофе» (Цит. по 19, с. 635). Пушкин жил быстро, создал много, и вот наступило утомление. Ему нужна была передышка, а вместо нее он попал в водоворот жестоких и вероломных человеческих отношений.

Размышления князя Вяземского и Хомякова близки к мысли о том, что одиночество поэта было нестерпимо и толкнуло его к роковому шагу. И когда он ехал на Черную речку, и во время самой дуэли – Пушкин стремился, чтобы все кончилось скорее, но чтобы уцелеть нужно обратное – хладнокровие, решительность и быстрота реакции. Вот как описывает этот трагический момент в своем письме В.А. Жуковский – С.Л. Пушкину: «Снег был по колена… надобно было вытоптать в снегу площадку, чтоб и тот и другой удобно могли стоять друг против друга и сходиться. Оба секунданта и Геккерен занялись этой работой; Пушкин сел на сугроб и смотрел на роковое приготовление с большим равнодушием. Наконец, вытоптана была тропинка в аршин шириною и двадцать шагов длиною; плащами означали барьеры» (Цит. по 19, с. 563).

Безразличие лишает сосредоточенности, а это равносильно близкой гибели. Равнодушие есть факт депрессивного состояния, усталости и утомления, оно мешает рассчитать действия, чтобы выиграть поединок; продумать все подробности, все детали поединка хладнокровно.

Секундант Дантеса виконт де Аршиак в письме князю Вяземскому описал несколько деталей поведения Пушкина перед дуэлью: «Когда Данзас спросил его, находит ли он удобным выбранное им де Аршиаком место, Пушкин быстро отвечал: «Мне решительно все равно, – только, пожалуйста, делайте все это поскорее». Во время этих приготовлений нетерпение Пушкина обнаружилось в словах к своему секунданту: «Ну, что же кончили?», – странное безразличие, соединенное с нетерпеливостью. Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет, но в это время Дантес, не дойдя одного шага, выстрелил… (Цит. по 19, с. 563.).

Дантес заранее подготовился, зная, что Пушкин стреляет, только подойдя быстро к барьеру, тем самым, невольно предоставляя противнику выстрелить первым с убийственно близкого расстояния. Может быть, Пушкин интуитивно предчувствовал, что проиграет. Его нетерпение можно расценить как тяжелое и неизбежное влечение к смерти. На короткое мгновение он осознал, что это, фактически, самоубийство. Когда психика подавлена, мысли тускнеют, чувства ненависти овладевают душой, и поэт вынужден искать спасения или в абсолютном одиночестве, где можно лишь творить, или почти в безнадежном вызове роковой судьбе.

Следует отметить еще одно обстоятельство, предопределившее неравные условия дуэли. Пушкину противостоял человек, который, в юнговской классификации психологических типов, по-видимому, был сенсорным типом. Этот тип отличает очень высокая способность представлять (ощущать) пространство в его различных деталях, а если к тому же, этот человек много тренируется, то выбор момента выстрела или удара шпаги происходит на уровне автоматизированного подсознания.

Пушкин принадлежал к интуитивному психологическому типу. Такой тип, только в редчайшем исключении, обладает умением стрелять или сражаться холодным оружием, ведь в поединке главное не только владение оружием и навыки стрелка, но и выбор момента для удара. Это тот предельно краткий миг, когда даже доля секунды решает исход противостояния. Поэтому, в поединке Пушкина и Дантеса судьбу, видимо, решил не только случай, а особенности их психологических типов. Так же, как и в сражении, полководец интуитивного типа никогда не выиграет сражение у полководца сенсорного типа.

Теория психосинтеза Р. Ассаджиоли, полагает, что творчество как выход на уровень сверхсознания обладает психотерапевтическим эффектом, когда энергия сверхсознания сильна. Но, рассматривая психику Пушкина в последний период жизни с позиции этой идеи, можно убедиться в мысли, что поэт был обречен. Два начала психики человека – инстинкт самосохранения и инстинкт разрушения – существуют в противоборстве, когда энергия разрушения берет верх, гибель неизбежна. Очевидно, когда Пушкин стремился к победе над окружением, ему казалось, что он поступает в согласии со своим разумом и логика его поступков продумана и оправдана им. В последние месяцы перед дуэлью Пушкин находился во власти навязчивой мысли о неизбежной дуэли. Это была трагическая траектория движения сознания в сторону кровавого исхода. Вечная трагедия отношений поэта и общества в России всегда связывалась с невозможностью для поэта свободно вырваться из границ общественных связей и жить лишь теми образами, что рождены его вдохновением.

После гибели поэта отношение к нему власти изменилось не скоро: «Жаль Пушкина, как литератора, в то время, когда его талант созревал; но человек он был дурной», – писал князь Паскевич императору Николаю I» (20, с. 636). «Жаль поэта – великого, а человек был дрянной. Корчил Байрона, а пропал как заяц. Жена его, право, не виновата. Ты знал фигуру Пушкина; можно ли было любить особенно пьяного!», – писал неизменный враг Пушкина и тайный агент Бенкендорфа Ф. Булгарин в письме А. Стороженке (Цит. по 19, с. 637). «Вот и стихотворец Пушкин умер от поединка. Он был хороший стихотворец; но худой сын, родственник и гражданин…», – писал митрополит Евгений в письме И. Снегиреву (Цит. по 19, с. 637).

Но самой неприкрытой злобой к уже умершему поэту отзываются слова брата царя Михаила Павловича, отдыхавшего в Бадене. Князь В. Одоевский в своем дневнике замечает: «Встретивши Дантеса в Бадене, который как богатый человек и барон, весело прогуливался со шляпой набекрень, Михаил Павлович три дня был расстроен. Когда графиня Сологуб-мать, которую он очень любил, спросила у него о причине его расстройства, – он отвечал: кого я видел? Дантеса!» – «Воспоминание о Пушкине вас встревожило?» - «О, нет! Туда ему и дорога!» – Так что же? – «да сам Дантес! Бедный! – подумайте, ведь он солдат» (Цит. по 19, с. 643).

По поводу смерти Лермонтова Михаил Павлович произносит: «Туда ему и дорога». Но и его брат Николай I испытывал не меньшую ненависть к Лермонтову и, узнав о смерти на дуэли поэта, воскликнул: «Собаке собачья смерть», но, выйдя к придворным, лицемерно произнес другое: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит» (Цит. по 19, с. 483).

Дуэль гения – трагедия. Судьба гения немыслима без поиска смысла и совершенства. В то же время рок расстилает гению не ровную мостовую, а трудно проходимый путь, и если нет на нём однообразия событий, в которых сохраняется безопасность существования, то этот путь удивительным образом похож у многих творцов. Сотни и тысячи поклоняющихся творениям гениев людей рассеяны и разбросаны по всему миру. Они восхищаются их поэзией в безмолвии ночи, любуются сверканием на солнце их скульптурными творениями, затаив дыхание, слушают музыку. Но когда приходит смертельный час в судьбе гения, то никогда они не встанут сомкнутой фалангой, чтобы защитить против кучки преследующих того, кого они считают равным богу, но будут только беззвучно стенать у его могилы.

Когда сталкиваются два мира и два смысла существования, то возникает образ Дон Кихота, борющегося с ветряными мельницами-гигантами. И эта мельница, на которую бросается Дон Кихот, становится символом противоборства гения-одиночки с колесом фортуны.

Хосе Ортега написал: «Над линией горизонта, обагренного кровью заката, словно проколота вена небесного свода, высятся мельницы Криптауны и машут крыльями». Эти мельницы-гиганты – символ страхов человека, который никак не может справиться с мыслью о том, что не он – человек, живущий только в реальном мире, но искатель истины и создатель вымысла, определяет пути в неизвестное будущее.